не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
— Мне что-то попало в глаз.
— Плохо дело. В левый или в правый?
— Сейчас соображу.
«Господи,- подумал я, где она была все годы, чтобы отозваться на такой банальный трюк?»
Я наклонился, чтобы всмотреться в ее глаза, которые были в десяти дюймах от меня, а она всмотрелась в мои.
— Я вижу,- сказала она.
— Да? Что же это?
— Я. В обоих глазах. И вытащить меня нельзя.
Смертельная Ловушка
— Плохо дело. В левый или в правый?
— Сейчас соображу.
«Господи,- подумал я, где она была все годы, чтобы отозваться на такой банальный трюк?»
Я наклонился, чтобы всмотреться в ее глаза, которые были в десяти дюймах от меня, а она всмотрелась в мои.
— Я вижу,- сказала она.
— Да? Что же это?
— Я. В обоих глазах. И вытащить меня нельзя.
Смертельная Ловушка
вторник, 06 марта 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Девушки, которых мы обнимали,
с которыми мы спали,
приятели, с которыми мы пили,
родственники, которые нас кормили и все покупали,
братья и сестры, которых мы так любили,
знакомые, случайные соседи этажом выше,
наши однокашники, наши учителя, — да, все вместе, —
почему я их больше не вижу,
куда они все исчезли.
Приближается осень, какая по счету, приближается осень,
новая осень незнакомо шумит в листьях,
вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,
в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.
Неужели все они мертвы, неужели это правда,
каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
неужели я не услышу издали крик брата,
неужели они ушли,
а я остался.
Здесь, один, между старых и новых улиц,
прохожу один, никого не встречаю больше,
мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость
и чужие квартиры звонят над моей болью.
Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,
к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,
к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,
ну, звени, звени, закрывай предо мною двери.
Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,
тарахти подо мной, отражай мою тень
своим камнем твердым,
светлым камнем своим маячь из мрака,
оставляя меня, оставляя меня
моим мертвым.
с которыми мы спали,
приятели, с которыми мы пили,
родственники, которые нас кормили и все покупали,
братья и сестры, которых мы так любили,
знакомые, случайные соседи этажом выше,
наши однокашники, наши учителя, — да, все вместе, —
почему я их больше не вижу,
куда они все исчезли.
Приближается осень, какая по счету, приближается осень,
новая осень незнакомо шумит в листьях,
вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,
в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.
Неужели все они мертвы, неужели это правда,
каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
неужели я не услышу издали крик брата,
неужели они ушли,
а я остался.
Здесь, один, между старых и новых улиц,
прохожу один, никого не встречаю больше,
мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость
и чужие квартиры звонят над моей болью.
Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,
к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,
к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,
ну, звени, звени, закрывай предо мною двери.
Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,
тарахти подо мной, отражай мою тень
своим камнем твердым,
светлым камнем своим маячь из мрака,
оставляя меня, оставляя меня
моим мертвым.
воскресенье, 04 марта 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и всё это вместе, — лучшего лекарства не придумаешь.
Рэй Брэдбери "Вино из одуванчиков".
Рэй Брэдбери "Вино из одуванчиков".
пятница, 02 марта 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
твоя дочь ещё станет женой отличного парня
если он не утопится спьяну в горячей ванной
если он не умрёт под дверью в одной из парадных
если он доживёт и потерпит хотя бы до завтра
твоя дочь ещё станет последней стервой и шлюхой
если он ей покажет судьбу тополиного пуха
если он ей расскажет одну из своих историй
если он её свозит в Питер, потом на море
твоя дочь ещё станет святой, почти Магдалиной
если он обнажит для выстрела сердце и спину
если с ней засыпая, хотя бы раз с ней проснётся
если он убежит под утро и не вернётся
можешь плачущий серый тлен
отпустить на ветер
твоя дочь не станет никем
если его не встретит
если он не утопится спьяну в горячей ванной
если он не умрёт под дверью в одной из парадных
если он доживёт и потерпит хотя бы до завтра
твоя дочь ещё станет последней стервой и шлюхой
если он ей покажет судьбу тополиного пуха
если он ей расскажет одну из своих историй
если он её свозит в Питер, потом на море
твоя дочь ещё станет святой, почти Магдалиной
если он обнажит для выстрела сердце и спину
если с ней засыпая, хотя бы раз с ней проснётся
если он убежит под утро и не вернётся
можешь плачущий серый тлен
отпустить на ветер
твоя дочь не станет никем
если его не встретит
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
ученые утверждают
что все люди погибнут
когда земля с планетой столкнется
чье имя
нибиру
но какое это может иметь значение
когда каждый день
умирают люди
от желания позвонить тому
чье имя
вводит в дрожь
что все люди погибнут
когда земля с планетой столкнется
чье имя
нибиру
но какое это может иметь значение
когда каждый день
умирают люди
от желания позвонить тому
чье имя
вводит в дрожь
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Нужно научиться ценить то, что есть, в руках, а не в небе, научиться видеть в этом будущее, а главное - не сравнивать с тем, что потеряно безвозвратно. Да, так и надо жить, это мудро и правильно. Только ни у кого не получается.
Джонатан Троппер
Джонатан Троппер
вторник, 28 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Похоже, придется нам теперь жить долго и счастливо и умереть в один день.
Диана Уинн Джонс. Ходячий замок.
Диана Уинн Джонс. Ходячий замок.
суббота, 25 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
странное словосочетание "я тебя бросил".
бросают бельё в стирку и письма в почтовый ящик.
а от людей уходят.
бросают бельё в стирку и письма в почтовый ящик.
а от людей уходят.
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Они влетели вчера на рассвете,
И загалдели прямо с порога,
Перебивая друг друга, как дети:
Мол, ты в порядке, лишь куришь много.
Что никого до сих пор не любишь…
Пили настойку и всё курили,
Время от времени дули в трубы.
Я ощутила, вдруг, без усилий,
Что ты со мною, родной и близкий.
Я тёрла щёки, себе не веря.
Они просили, жуя сосиски,
Закрыть плотнее все окна, двери.
Они шумели, кричали, пели,
Но взять с собою меня не в силах.
А мне хреново одной в постели,
Скажи им это, ты слышишь, милый!
Потом я несколько поутихла,
Мы пели Визбора под гитару,
И потихонечку паутину
В душе спокойствие заплетало.
Один из них, который был в светлом,
Сказал, мотнув головой по-детски,
Что, вроде, люди не шлют приветов,
И что им скучно на этом свете.
…Фрамуга билась, скрипели двери,
Плотно закрытые накануне.
Последний ангел просил поверить,
Встряхнув меня: «Эй! Очнись! Он умер!»
И загалдели прямо с порога,
Перебивая друг друга, как дети:
Мол, ты в порядке, лишь куришь много.
Что никого до сих пор не любишь…
Пили настойку и всё курили,
Время от времени дули в трубы.
Я ощутила, вдруг, без усилий,
Что ты со мною, родной и близкий.
Я тёрла щёки, себе не веря.
Они просили, жуя сосиски,
Закрыть плотнее все окна, двери.
Они шумели, кричали, пели,
Но взять с собою меня не в силах.
А мне хреново одной в постели,
Скажи им это, ты слышишь, милый!
Потом я несколько поутихла,
Мы пели Визбора под гитару,
И потихонечку паутину
В душе спокойствие заплетало.
Один из них, который был в светлом,
Сказал, мотнув головой по-детски,
Что, вроде, люди не шлют приветов,
И что им скучно на этом свете.
…Фрамуга билась, скрипели двери,
Плотно закрытые накануне.
Последний ангел просил поверить,
Встряхнув меня: «Эй! Очнись! Он умер!»
четверг, 23 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Когда миссис Корстон встречает во сне покойного сэра Корстона,
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые
И тихонько плачет, едва дыша.
Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.
Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, - он говорил, - я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.
А потом его нарядили и погребли.
Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдет, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетет ее, между ребер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:
Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй».
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые
И тихонько плачет, едва дыша.
Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.
Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, - он говорил, - я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.
А потом его нарядили и погребли.
Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдет, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетет ее, между ребер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:
Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй».
вторник, 21 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Я помню, мне было лет семь или восемь, я что-то опять натворил, ты разозлилась и сказала: "Собирай вещи, я отправлю тебя в интернат!". Я вопросительно посмотрел на тебя и ты заорала: "Собирай, сказала, вещи! Ты больше тут не живешь, поедешь в интернат". И я сел на колени перед своей полкой с тетрадками какими-то изрисованными, вырезками из журналов, разукрашками, наклеечными альбомами и стал их разбирать и укладывать. Я сидел на коленях перед открытой полкой, раскладывал свое жалкое детское имущество, которое для всех остальных людей в мире являлось просто мусором, и рыдал навзрыд. Мой мелкий восьмилетний мозг тогда переваривал кучу новой информации. Именно в тот момент, когда я, сидя на коленях перед своими вещами, собирал их в кучу, чтобы убраться навсегда из этого дома, ко мне пришло осознание, что я могу быть никому не нужен. Вот совсем никому. И сколько бы после этого ты не говорила, что просто хотела припугнуть меня, мам, что просто тебе надоело мое из рук вон плохое поведение, сколько бы ни говорила, что любишь, беспокоишься и что вся семья меня любит, я все равно теперь больше никому не верю. Ни единому человеку, который говорит, что я ему нужен. Потому что по-любому когда-нибудь опять настанет день, когда меня заставят сидеть на коленях и собирать в кучу все, что мне принадлежит.
воскресенье, 19 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
где твоё счастье
что рисует себе в блокноте в порядке бреда
в Москве, в Париже
где ещё ты видишь его мёртвые силуэты
где ещё у тебя болит
(почему даже он тебя уже здесь не держит – а только злит)
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда – в моде изящные и мёртвые силуэты бывших моих людей; почему я не могу взять тебя за руку, прислониться без сил лбом к плечу, почему, если мне станет страшно, и я закричу, ты меня не услышишь, почему ты меня не любишь и не ненавидишь, почему я могу бить стаканы, ходить босиком по стеклу, почему ты меня не спасёшь и не приручишь к теплу, почему ты умер, а я живу; где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда – в моде изящные и мёртвые силуэты бывших моих людей; почему ты не избавишь меня ещё от тысячи смертей, не спросишь впредь – «тебе всегда так сильно хочется умереть?».
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: в моде изящные и мёртвые силуэты худых проституток Парижа; тебе Москва ближе –
её низкое небо ниже уровня моря и не имеет запаха, вкуса, цвета, её тонкие пальцы, её сигареты, у неё нет ответов, но есть секреты, она хранит их
глубоко внутри (почему ты не сделаешь шаг от равнодушия до любви, по памяти не наберёшь телефонный номер, не скажешь – «город полон тумана и жижи,
а я выжила и вышла из комы, почему ты не выжил?»); в моде живые, а ты чувствуешь себя лишней – делишь всех выживших и погибших на чужих и своих.
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: нельзя говорить о погоде, если тебя убивает эта температура между Парижем и Москвою;
утром трудно бороться с головной болью и тошнотою (почему ты не поддержишь за локоть, не уберёшь волосы от лица, не скажешь – «ты не должна
сама бороться, ты не должна – одна, почему ты не смотришь мне в глаза?»); нельзя говорить о погоде, если не можешь сказать – «ты умер, и меня убивает тобою».
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: в Париже – осадки, в Москве – туман, внутри тебя северный и ледовитый океан, пустота –
холодная волна накрывает тебя с головою; ты едва справляешься с собою (почему ты не сойдёшь с ума от тоски, не проснёшься по-привычке рано,
не скажешь – «ты – моя сама глубокая рана, почему ты оставил меня жить?»); в Париже и в Москве – люди, внутри тебя – список мёртвых судеб, а ты жива – навсегда и упрямо.
***
почему он не вызовет лифт к тебе на этаж,
не взъерошит ладонью челку
и не захочет остаться впредь;
почему не откупит тебя у страха,
не внесет за тебя задаток;
почему не спросит:
– тебе всегда так
сильно
хочется
умереть?
что рисует себе в блокноте в порядке бреда
в Москве, в Париже
где ещё ты видишь его мёртвые силуэты
где ещё у тебя болит
(почему даже он тебя уже здесь не держит – а только злит)
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда – в моде изящные и мёртвые силуэты бывших моих людей; почему я не могу взять тебя за руку, прислониться без сил лбом к плечу, почему, если мне станет страшно, и я закричу, ты меня не услышишь, почему ты меня не любишь и не ненавидишь, почему я могу бить стаканы, ходить босиком по стеклу, почему ты меня не спасёшь и не приручишь к теплу, почему ты умер, а я живу; где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда – в моде изящные и мёртвые силуэты бывших моих людей; почему ты не избавишь меня ещё от тысячи смертей, не спросишь впредь – «тебе всегда так сильно хочется умереть?».
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: в моде изящные и мёртвые силуэты худых проституток Парижа; тебе Москва ближе –
её низкое небо ниже уровня моря и не имеет запаха, вкуса, цвета, её тонкие пальцы, её сигареты, у неё нет ответов, но есть секреты, она хранит их
глубоко внутри (почему ты не сделаешь шаг от равнодушия до любви, по памяти не наберёшь телефонный номер, не скажешь – «город полон тумана и жижи,
а я выжила и вышла из комы, почему ты не выжил?»); в моде живые, а ты чувствуешь себя лишней – делишь всех выживших и погибших на чужих и своих.
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: нельзя говорить о погоде, если тебя убивает эта температура между Парижем и Москвою;
утром трудно бороться с головной болью и тошнотою (почему ты не поддержишь за локоть, не уберёшь волосы от лица, не скажешь – «ты не должна
сама бороться, ты не должна – одна, почему ты не смотришь мне в глаза?»); нельзя говорить о погоде, если не можешь сказать – «ты умер, и меня убивает тобою».
где твоё счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда: в Париже – осадки, в Москве – туман, внутри тебя северный и ледовитый океан, пустота –
холодная волна накрывает тебя с головою; ты едва справляешься с собою (почему ты не сойдёшь с ума от тоски, не проснёшься по-привычке рано,
не скажешь – «ты – моя сама глубокая рана, почему ты оставил меня жить?»); в Париже и в Москве – люди, внутри тебя – список мёртвых судеб, а ты жива – навсегда и упрямо.
***
почему он не вызовет лифт к тебе на этаж,
не взъерошит ладонью челку
и не захочет остаться впредь;
почему не откупит тебя у страха,
не внесет за тебя задаток;
почему не спросит:
– тебе всегда так
сильно
хочется
умереть?
суббота, 18 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Журналист берёт интервью у маленькой девочки. Один из вопросов:
- Кем бы ты хотела стать, когда вырастешь?
- Я бы хотела стать...любимой...(с)
некоторые мои желания, что-то не сбылись
- Кем бы ты хотела стать, когда вырастешь?
- Я бы хотела стать...любимой...(с)
некоторые мои желания, что-то не сбылись
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
- глаза у тебя некрасивые и больные,
наверно, с тобой мне не весело будет играть…
и, есть у тебя лишь билетики проездные,
ну, ладно, сыграем, садись на мою кровать.
вот, это у нас не кровать, а большой автобус,
я буду водитель, а ты будешь мой пассажир.
- куда мы поедем?
- а мы можем весь глобус,
и атлас, и карту совсем протереть до дыр.
давай, мне билетик, и сядь поудобней в кресле!»
"вам чай или кофе, вам с сахаром или без…"
ну, что ты вцепилась в билеты… жалеешь, если,
то лучше совсем не играть.
не люблю «принцесс»!
………….
ну, ладно, поедем с тобой по всему свету,
представим, что ты купила уже билет.
правда ли, что у тебя и родителей нету,
правда ли, что погибли?
- неправда, нет.
они улетели к морю в чужие страны,
папа надел пиджак, мама – брюки клёш…
скоро уже приедут. пока, что рано,
жду на неделе.
- дура, чего ты врёшь?
все говорят, воспитатели говорили,
ты уже год, как круглая сирота.
- нет. это правда, они на моря уплыли…
если не веришь, то вот посмотри сюда…
вот, те билеты – вот мамин, а вот папин,
мне их отдали не просто. не всё равно.
теперь, ты мне веришь?
так, веришь, скажи, Лапин?
и гладит в руках жетончики из метро.
наверно, с тобой мне не весело будет играть…
и, есть у тебя лишь билетики проездные,
ну, ладно, сыграем, садись на мою кровать.
вот, это у нас не кровать, а большой автобус,
я буду водитель, а ты будешь мой пассажир.
- куда мы поедем?
- а мы можем весь глобус,
и атлас, и карту совсем протереть до дыр.
давай, мне билетик, и сядь поудобней в кресле!»
"вам чай или кофе, вам с сахаром или без…"
ну, что ты вцепилась в билеты… жалеешь, если,
то лучше совсем не играть.
не люблю «принцесс»!
………….
ну, ладно, поедем с тобой по всему свету,
представим, что ты купила уже билет.
правда ли, что у тебя и родителей нету,
правда ли, что погибли?
- неправда, нет.
они улетели к морю в чужие страны,
папа надел пиджак, мама – брюки клёш…
скоро уже приедут. пока, что рано,
жду на неделе.
- дура, чего ты врёшь?
все говорят, воспитатели говорили,
ты уже год, как круглая сирота.
- нет. это правда, они на моря уплыли…
если не веришь, то вот посмотри сюда…
вот, те билеты – вот мамин, а вот папин,
мне их отдали не просто. не всё равно.
теперь, ты мне веришь?
так, веришь, скажи, Лапин?
и гладит в руках жетончики из метро.
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
а помнишь, как прошлым летом мы с тобой сидели на старых разваленных рельсах
общее солнце посередине и горящая боль внутри
руки сжимались моя и твоя до боли
и наверно в этот самый момент, роднее тебя вряд ли можно было найти.
а помнишь, ведь было время когда знакомые шептались у нас за спиной
обсуждали, что между нами и кто мы друг другу
а мы в один голос кричали "мы врозь"
кричали, как предсказали то, что будет твориться всю осень в тот високосный год
а помнишь, я тебя искала, летела, разбивалась птицей о скалы
била посуду, ревела, любила, сама сбегала
не понимала, не хотела понимать
что я тебя давно потеряла, что к тем рельсам уже не вернуться опять.
а помнишь, как я не хотела верить в ту твою новую бешеную любовь
ты говорил, что осень не виновна
что это просто у тебя новое дыханье,
славно, что ты не знал, как я задыхалась тем временем каждую ночь.
вспомни, милый, как я умирала.
общее солнце посередине и горящая боль внутри
руки сжимались моя и твоя до боли
и наверно в этот самый момент, роднее тебя вряд ли можно было найти.
а помнишь, ведь было время когда знакомые шептались у нас за спиной
обсуждали, что между нами и кто мы друг другу
а мы в один голос кричали "мы врозь"
кричали, как предсказали то, что будет твориться всю осень в тот високосный год
а помнишь, я тебя искала, летела, разбивалась птицей о скалы
била посуду, ревела, любила, сама сбегала
не понимала, не хотела понимать
что я тебя давно потеряла, что к тем рельсам уже не вернуться опять.
а помнишь, как я не хотела верить в ту твою новую бешеную любовь
ты говорил, что осень не виновна
что это просто у тебя новое дыханье,
славно, что ты не знал, как я задыхалась тем временем каждую ночь.
вспомни, милый, как я умирала.
пятница, 17 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
вторник, 14 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
пока ты здесь задыхаешься, он свободно и полно дышит,
покупает esquire и никогда никому ни откуда не пишет,
две разных жизни и изредка голос в трубке "ты меня слышишь?" -
киваешь и планируешь пост о нижней любви.
что может быть хуже, если тот, кто тебя убил возвращается снова,
что-то вроде - привет, как дела, это я, узнаешь, хочешь колы? -
а ты взгляд направляешь в противоположную сторону и молишь бога
чтоб не встречать больше его на своем пути.
покупает esquire и никогда никому ни откуда не пишет,
две разных жизни и изредка голос в трубке "ты меня слышишь?" -
киваешь и планируешь пост о нижней любви.
что может быть хуже, если тот, кто тебя убил возвращается снова,
что-то вроде - привет, как дела, это я, узнаешь, хочешь колы? -
а ты взгляд направляешь в противоположную сторону и молишь бога
чтоб не встречать больше его на своем пути.
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
он говорит: «только давай не будем сейчас о ней,
просто не будем о ней ни слова, ни строчки.
пусть она просто камень в саду камней,
и ничего, что тянет и ноет других сильней,
словно то камень и в сердце, и в голове, и в почке».
он говорит: «мне без неё даже лучше теперь - смотри.
это же столько крови ушло бы и столько силы,
это же вечно взрываться на раз-два-три,
а у меня уже просто вымерзло всё внутри.
да на неё никакой бы жизни, знаешь ли, не хватило».
он говорит: «я стар, мне достаточно было других,
пусть теперь кто-то ещё каждый раз умирает
от этой дурацкой чёлки, от этих коленок худых,
от этого взгляда её, бьющего прямо под дых…»
и, задыхаясь от нежности, он вдруг лицо закрывает.
просто не будем о ней ни слова, ни строчки.
пусть она просто камень в саду камней,
и ничего, что тянет и ноет других сильней,
словно то камень и в сердце, и в голове, и в почке».
он говорит: «мне без неё даже лучше теперь - смотри.
это же столько крови ушло бы и столько силы,
это же вечно взрываться на раз-два-три,
а у меня уже просто вымерзло всё внутри.
да на неё никакой бы жизни, знаешь ли, не хватило».
он говорит: «я стар, мне достаточно было других,
пусть теперь кто-то ещё каждый раз умирает
от этой дурацкой чёлки, от этих коленок худых,
от этого взгляда её, бьющего прямо под дых…»
и, задыхаясь от нежности, он вдруг лицо закрывает.
воскресенье, 12 февраля 2012
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Расстояние не так страшно, когда оно в километрах земли. Гораздо страшнее, когда оно в километрах души.