— Что будет, если проедет машина?
— Мы умрем.

Дневник Памяти

---

— Марисса не счастлива.
— Марисса рассталась со свои счастьем после 16ого дня рождения. Но, ты знакома с ее новыми друзьями: злобой и мстительностью?
— Нет. Она привела с собой только боль и подавленность.
— Алекс, я не говорю, что все это плохо, потому что ты хорошая девушка и мне нравятся твои брюки. Но просто ты, очередная игрушка. Последнее оружие Мариссы в борьбе со мной.
— Вы не понимаете.
— Понимаю милая. Марисса любила только раз. И на нем майка смотрелась совсем по другому.

Одинокие сердца.
Алекс и Мать Мариссы. Алекс - девушка в которую Марисса влюбленна.

---

Академия Вампиров.

— Ты так прекрасна, что временами это причиняет мне боль.

— Отчасти. Но кроме того… Когда-нибудь мы оба станем стражами Лиссы. Я должен буду защищать ее любой ценой. Если на нас накинется целая свора стригоев, я должен буду броситься между ними и ею.
— Это ясно. Конечно, ты так и поступишь.
Черные точки снова заплясали у меня перед глазами. Я почувствовала, что теряю сознание.
— Нет. Если я позволю себе любить тебя, то брошусь между ними и тобой.



— Но знаешь что, Роза? Хотя я совершенно нормально воспринимаю то, что вы встречаетесь и счастливы этим, пожалуйста, постарайся не разбить его сердце вдребезги, когда придет время расстаться.



— Я уже отказался от тебя, — так же тихо ответил он. — Иногда любовь уходит. Моя ушла.



Я так устала слышать благоразумные, практичные советы всякий раз, когда в моей жизни все шло не так!



Но я чувствовала себя раздавленной, не могла произнести ни слова. Как будто у меня выдрали сердце и швырнули его в дальний угол комнаты. В груди возникла жгучая, мучительная боль. И пустота, которая, казалось, никогда не заполнится.

---

Труден путь от детства к зрелости. Миру нужны мятежники с горячими сердцами и чистыми душами, чтобы он не застаивался.


Мятежный дух.

---

– Как говорится - оставляй свой зад в прошлом!
– Да нет, оставляй прошлое позади себя!


Тимон и Пумба

---

11.10.2010 в 23:12

Пишет  Джек-с-Фонарём:

Успеть.
Как-то очень давно мне задали вопрос - мол, а что бы ты сделал, если узнал бы, что через неделю двинешь коньки?
Я уже тогда не был любителем рассуждать о подобных темах, но почему-то задумался. И оказалось, что за последнюю неделю жизни можно успеть уйму важных и неважных вещей, глупых и нужных. Мы насчитали штук двадцать важных - неплохо для срока в семь дней, согласен.

Но к черту болтовню о смерти. Потому что я вот вспомнил об этом разговоре, и понял - важно не то, сколько можно успеть сделать, а то, что я никогда бы не успел сделать за неделю.

Я не успел бы, вдрызг пьяный, петь в каком-нибудь дублинском караоке-баре, с пустой бутылкой чужого виски в руке, петь что-нибудь безнадежно русское, какого-нибудь фолкового "Лорда Грегори" на мотив "Greensleeves", и чтобы завсегдатаи-ирландцы подпевали, абсолютно не зная слов, но до неприличия душевно.

Я не успел бы целоваться под проливным дождем, как мечталось лет в четырнадцать и до сих пор; самым банальным образом - оба мокрые насквозь, ошалевшие от стен воды по все стороны от нас, соль на губах и теплые руки, волосы щекочут лицо; люди вокруг бегут под козырьки, прикрываются пакетами и сумками, в панике раскрывают зонты - а мы стоим на улице посреди грома и водопада и целуемся, молодые счастливые придурки, уже не видя ничего из-за заливающей глаза воды, но ощутимо чувствуя, что в этом большом тонущем городе нет никого, кроме нас двоих.

Я не успел бы станцевать где-нибудь на хоповском баттле; предварительно истрепав все нервы в решето и несколько раз почти передумав, чтобы потом вдруг выйти и понять, что зала больше не существует, есть только я и музыка; вспомнив в последний момент все связки и попадая в бит сердцебиением; танцевать для себя и улыбаться; а потом закончить и увидеть, что улыбался не только я один.

Я не успел бы в каком-нибудь малознакомом городе бежать со всех ног на последний троллейбус с компанией людей, знакомых мне часов шесть от силы; в кармане у меня только восемь рублей и подозрение, что мне этого не хватит; мы плюхаемся на заднее сидение с рюкзаками и гитарами, и сваливаем в кучу всю имеющуюся мелочь, чтобы заплатить за проезд - кондуктор ругается, мы дурачимся, а мне хорошо, черт; и в этот момент я как никогда верю в судьбу и в неслучайные встречи; конечная троллейбуса, мы не знаем куда идти дальше, и решаем идти на закат.

Я не успел бы играть в крестики нолики на песке какого-нибудь Золотого берега или Гавай, прямо на границе голубого океанского простора; я играю с пройдохами-серферами, загорелыми и хитрыми как тысяча бесов, моя холодная бутылка апельсинового сока против их браслета с ракушками и амулета с акульим клыком; опять проигрываю, ради смеха мне дают встать на доску - меня сбивает первая же волна и я мешком валюсь в воду; хохот с берега, белые зубы и белое солнце, играющее на моей мокрой перепуганной физиономии; выползаю на берег и мне дарят браслет с ракушками - мол, заслужил.

Я не успел бы наконец выпустить свой сборник стихов, презентовать его в каком-нибудь крошечном арт-кафе, бояться, что не придет никто; и в результате увидеть, что не всем нашлось места. Оглушенным и глупо улыбающимся сесть читать избранное из свежей, пахнущей типографской краской книги; смущаться и запинаться, мучительно краснеть - а потом заметить, что люди слушают твои стихи, затаив дыхание, что им правда нравится, а в углу, будто не причем, сидит твой главный критик, рассматривает интерьер и едва заметно усмехается в твою чашку кофе.

Я не успел бы завести себе огромного пса - дога, мастифа, или может быть снова ротвейлера; вырастить его ленивой добродушной скотиной, абсолютно не годящейся для охраны, бороться по утрам за подушку и вместе шугать голубей в городском парке, прятать от него свой завтрак и отпихивать задницу, загораживающую телевизор; придумать ему как минимум три клевых имени, так и не суметь выбрать лучшее и звать его просто "чувак" или "ну и где опять мои тапки!?"

Я не успел бы встретить новый год под снегопадом где-нибудь на огромной городской площади - вокруг куча счастливых людей, все кричат и обнимаются - абсолютно незнакомые друг с другом люди; и к ощущению праздника добавляется чувство, будто кончилась война; пахнет порохом и морозом, снег падает ресницы и тает на языке, как в детстве; рядом пролетает снежок; компания, человек десять, лепят снеговика - ты идешь к ним, шаря в рюкзаке и думая - что бы предложить вместо морковки.

Я не успел бы застать рассвет на крыше высоченного нью-йорского небоскреба; небо наливается бирюзовым, но внизу еще гораздо больше фонарей-звезд, чем вверху; термос уже почти остыл, вечеринка кончилась, кто-то рядом спит на расстеленном пледе, а ты с красными глазами сидишь на самом краю и смотришь на просыпающийся огромный город далеко внизу, и дует ветер - только в такой час он пахнет почему-то не дымом и бетоном, а дождем и дикими травами.

Величайшее благо это мира - то, что мы редко когда умираем через неделю. И то, что мы можем успеть за жизнь, гораздо важнее и круче всей болтовни о несбывшимся. Поэтому в часы, когда мне особенно грустно, я вспоминаю вкус ирландского виски, которого никогда не пил, соленую прохладу весеннего дождя, лихую резкость хип-хоповских битов, дребезжание старого троллейбуса, теплоту австралийского песка, запах типографской краски, шелковистую шерсть пса, запах фейрверков и хвои и стальную красоту нью-йорского рассвета.
И когда я понимаю, что это лишь малая часть несделанного, несвершенного, грядущего, осуществимого - в квартире становится тесно от расправленных крыльев.

---

Ты представить себе не можешь, на что способен человек, который наконец-то понял, что у него нет другого выхода.


Макс Фрай.

---

Родиться сейчас еще раз - это совсем не страшно, схватками ночь наполнить, выдержать первый бой. И появиться сразу в белой мужской рубашке – чтобы дышало тело, пахнущее тобой. Выйти в тебя, как в космос, утром тебя укутать – первым январским утром, легким, как снежный пух. И надевая кольца, и заплетая косы, видеть, как ты смеешься, и превращаться в слух. Солнце пронзает шторы, чай наполняет чашку, смятой постели волны катятся к берегам…

Родиться с тобой еще раз – в белой мужской рубашке,
снять ее осторожно
и бросить
к твоим ногам.



Кот Басё

---

фонограмма осеннего Крыма тревожна, но все же близка.
я смотрю на гору и она на меня свысока.
и как только представлю, что гальки касалась твоя рука,
прибоя – твоя нога,
разрастается пропастью пустота.
наполняю её вином.
пью один,
представляя, что пьём вдвоём.

здесь так много причин для того, чтобы просто жить,
здесь ночные туманы и первые этажи
(выше гор могут быть только горы).
здесь так хочется быть – с теми, кто очень дорог,
и дышать в унисон, и кричать в прибой.
и так хочется просто выжить,
чтобы когда-то побыть с тобой.

осень проходит легче
здесь,
время не властно над телом,
и всё – парИт.
всё, что было – забудется, отболит.
и останется море.
и южное солнце.
и серпантин,
по которому я никогда не пройду один.




Денис Попов

---

Пишет  se1:

05.02.2013 в 16:09

собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей,
не толстей, не привязывайся, не богатей,
уходи в такую ночь: серебристый зигзаг
молнии, оборванные линии электропередач,
дождь в лицо и немного град.
позади лежат восемь жизней твоих удач
и горят.

в детстве казалось: самое страшное - обрасти жирком,
врасти в свой чрезмерно уютный дом,
помнишь, как читал "Цитадель",
как боялся, что герой так и останется капиталистом и мудаком,
и как радовался, когда он сбежал, прорвался,
не растворился в мире густом,
утек, просочился в щель.

в детстве думал: самое верное - рвать узлы,
перекусывать зубами или перерезать ножом.
дети все, как волчата, голодны, крепки, злы,
не отягощены воспоминаниями и багажом.

в детстве думал: самое страшное -
город один навсегда,
человек один навсегда,
дом один навсегда.
думал: надо менять квартиры и города,
телефонные номера,
пейзажи двора -
именно в тот момент, когда ты понял: пора.

а теперь в двадцать три считают тридцатилетним,
а теперь стоишь на камушке предпоследнем,
если дальше прыгать - то в темноту, от которой болят глаза,
из которой ни голосов, ни вестей.
и стоишь, повторяя все громче и все сильней:

"собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей".

(C.) Лемерт

URL комментария

---

Ты не из тех, кто привык извиняться.
Я ожидал другой развязки,
И на этот раз я ошибся,
Вручив тебе сердце, которое стоило того,
чтобы его разбили.

@музыка: Nickelback - How You Remind Me

---

Да, да, да.

04.02.2013 в 00:26

Пишет  Ta_dam:

— Я могу считать тебя другом?
— Ты можешь считать меня кем угодно,только я с друзьями не трахаюсь в 5 утра, до хриплых стонов.

---

Я бы тоже да.

У каждого есть мечта, которая согревает даже в самые холодные ночи. Мечта, которая не выходит из головы. И даже если тебе суждено остаться в одиночестве до конца своих дней, эта мечта будет всегда сопровождать тебя. Так что я бы всё вложил в такую мечту…


Том Харди

---

Радости взросления, Буса: отпадает изнурительная необходимость оправдываться за что бы то ни было; наконец-то позволяешь людям быть какими угодно, даже недовольными тобой; даже не переносящими тебя органически. Пусть их; у каждого своя оптика; в чей-то микроскоп ты червь, в чей-то телескоп ты Бог, в прицеле чьей-то винтовки ты главный враг - это ничего не значит, кроме того, что кто-то любит глядеть в микроскопы, кто-то - в телескопы, а кто-то - в прицелы; к тебе это отношения не имеет ни малейшего. Радости взросления, Бусинка - разрешить себе не доедать, когда уже сыт; даже вкусное; даже очень дорогое; даже то, чем угощают; свобода насытиться и отставить тарелку, и не терзаться, что вспомнишь еще этот день, когда есть будет нечего; не вспомнишь. Облегчение, Буса - больше не ревновать к младшим; не закусывать губу, мол, вот какова, девятнадцать лет, а уже главная роль в крутом кино - только жать руку мысленно: пашет девочка, а будет пахать еще яростнее: папарацци, премьеры на разных континентах, перелеты, сальности, цитаты, вырванные из контекста; что ж, удачи. Как и не хочется больше, Буса, смотреть на хорошо сохранившихся старших и говорить себе: "Тридцать шесть? Она красавица. У меня есть еще тринадцать лет". "Сорок пять? Она хороша; но это предел; у меня двадцать два года". У меня вся жизнь, Буса, и придется жить ее всю, и побывать в каждом возрасте; мы и так уже подзавязываем бухать, жрать на ночь и продолжительно пиздострадать - это скверно сказывается на состоянии кожи; плюс неплохая наследственность, Буса; меня не напугать больше - я смотрю в зеркало и вижу, как надо стричься, где через семь лет залягут первые морщины, что будет с носогубными складками, лбом, веками; я знаю, что мне максимум года четыре осталось просыпаться без похмелья и не спать по двое суток без последствий; что бассейн, массажист и психоаналитик, о да; и есть шансы, что на нас с Рыжей через двадцать лет будут смотреть и думать "Сколько им? Да у меня еще куча времени".

Радость, радость взросления, Буса: надоедает врать себе будто ты лучше, чем ты есть; это значительно утяжеляет чемоданы: ладно, подруга, ты что, реально будешь пользоваться этой маской для волос, этим скрабом для ног, будешь носить эти ненормальные каблуки? Тебе реально нужно такое ведро косметики, если ты неделями не красишь даже ресниц? Ну успокойся уже, оставь это. И книжку эту нобелевского лауреата какого-нибудь года оставь уже дома, ты не будешь ее читать, она же ясно, что для сложных натур. И ноут зачем таскать с собой везде? Чтобы показывать всем, как ты здорово умеешь его включать? Ты все равно работаешь по ночам, дома, на подоконнике, раз в пару недель от силы; возьми блокнотик и не выебывайся. Ок, ок, мы не семи пядей, не модельных пропорций, не самого приветливого нрава; к двадцати трем, Буса, можно не покупать книжек, в которых не понимаешь половины слов (а раньше - как же! просвещение!), не стесняться носить короткие платья с этими вот ногами, не отвечать людям, которым нечего сказать - а можешь себе представить, Бусинка, что творится у меня в инбоксах и мессенджерах, сколько там обижающихся, обойденных, неутомимых, здравствуйте-вера-и-еще-четыре-экрана - я, веришь, подыхала несколько лет от чувства вины - я не знаю, что же им всем отвечать, они же такие прекрасные люди, наверное, - а теперь простила себе их всех: я не ищу знакомств, я не даю повода, у меня чудовищно мало времени на разговоры ни о чем; и полегчало, Буса. Еще вот что хорошо - не надо больше питать иллюзий насчет собственной исключительности или незаменимости: брось ты сегодня что-то писать навсегда, никто не будет особенно долго горевать; что ни день, то новый веселый многословный блоггер в поисках благодарной аудитории; поэты, писатели, фотографы, гармонисты и балалаечники, Буса - отряд едва ли заметит потерю бойца. Я теперь не должна никому, кроме себя, и пропускаю мимо ушей любые упреки насчет "что-то вы стали тускнеть, матушка" - я отнюдь, мне просто интереснее стало писать письма и бумажные дневники; там можно с именами и матом, и не трястись потом наутро, что кто-то не тот это может прочесть. Больше не надо дружить со всем миром, Буса, нравиться всем, включать рубаху-парня; как-то больно много энергозатрат при очень сомнительных целях. Можно позволить себе роскошь молчать в компании едва знакомых людей весь вечер - раньше бы ты гарцевал, наливал бы озёра из рукава, танцевал цыганочку вокруг каждого, шутил бы и жёг напалмом, лишь бы только быть королевой вечера, признанной единогласно. Теперь выясняется, что близкие друзья твои совсем не за это тебя когда-то полюбили; а некоторые вовсе пережили немало трудных вечеров, когда ты не затыкался ни на минуту, не давал никому слова вставить и был в среднем на два тона громче всех присутствующих. Господи, облегчение какое, Буса. Все, Буса, мы завершили карьеру массовика-затейника, теперь можно наслаждаться шоу, которые устраивают новички.

Радости, радости взросления, Бусинка: больше не вскидываешься на улице на красивого человека - о, как я хочу быть им! как я хочу быть ею! Больше не ревнуешь вселенную к чужому хорошему тексту, хорошему фильму, хорошему голосу (я, я должна быть на месте автора! я должна быть на сцене!) - наоборот, Бусинка, вздыхаешь с облегчением - как круто, что это уже снято, написано и сыграно; я позанимаюсь чем-нибудь еще. Да, красивая девочка, вон та, грузинка, с тяжелыми, глянцевитыми роскошными волосами до плеч, что ложатся черными волнами, с бровями, со скулами, с тонкими лодыжками, с низким, обволакивающим, чуть сиплым голосом, ей так идут тесные джинсы, легкие туники, маленькие маечки, она так смеется невозможно, всеми зубами, чуть запрокидывая голову, густо, щедро - но зачем мне быть ею, Буса, у нее свои печали, она ссорится с деспотичным отцом, она зависит от грубого мужа, она не знает, чем на самом деле хочет заниматься - хорошо побыть ею полчаса, чтобы все ездили по тебе жадными взглядами; но проблемы я предпочитаю свои, и радости свои, и морду в зеркале тоже свою - она, может, не такой изысканной кисти, но за нее и ответственности меньше поэтому. Не хочется быть вот этим узким мальчиком в низких джинсах с цепью, в напульснике, в футболке швами наружу, чтобы ямочки, когда смеешься - всю жизнь доказывать бабам, что ты не просто лакомое мяско, а мыслящее, равное существо; беситься, когда сюсюкают; сатанеть, когда тридцатипятилетние тетки с лоснящимся декольте прихватывают за задницу в клубе, не спросив имени; зачем, Буса. Мне стало так нравиться быть собой, и только собой. Я наконец дочитала к себе инструкцию, представляешь. Меня тоже можно настроить так, чтобы я была как они. Только зачем вот.

Взросление, Буса; больше не хочется скорее вырасти. Носить строгое, говорить умное, претендовать на истинное и бессмертное; да ну и хуй бы с ним со всем, когда сидишь, скажем, в вечернем платье, босая на пришвартованной яхте в последний вечер в Одессе, в одной руке у тебя бутылка Асти Мартини, присланная доблестной одесской милицией, случайно забредшей на твое выступление, в другой туго скрученный джойнт, на коленях месячный щенок бобтейла, меховой, круглолапый, он спит и сопит во сне; на плечах у тебя куртка, принадлежащая кому-то, заботливо укрывшему, огни дрожат в воде, звезды, и ты влюблен опять, как глупый псих; зачем, зачем расти, бежать, зарабатывать себе сложное лицо и трудную судьбу, когда так круто сейчас, вот здесь - быть девочкой и собой. Лет в пятнадцать ты в каждый момент стремился показать, как чужды тебе все слабости, все общие места; ты говорил только про Бога и войну - а теперь гляди: ты юнее и глупее, чем тогда, и тебе отлично с этим. Взросление, Буса: перестаешь жаловаться и чувствовать обделённость, потому что чего сложного-то - пойди и возьми. Пойди и сам позвони. Пойди и сам добейся, вместо того, чтобы считать, сколько у других. Не хочется ни в суицид поиграть, ни в догонику, ни в сладчайшее из "никто-меня-не-любит" - так возьми задницу в горсть и влюби, и завоюй, и поговори по душам, и впрягись за кого-нибудь, чтобы потом впрягались за тебя. Так просто.

Отпала, Бусинка, любая потребность в кумирах: как можно было быть идиотом настолько, чтобы считать, будто людям нравится, когда ими восхищаются. Только очень некоторым, Буса; все прочие чувствуют себя исключительно глупо: стоят, переминаются с ноги на ногу, отводят глаза и мучительно подбирают слова для ответа. Восхищение - односторонний процесс, очень изнурительный для второй стороны: ты бы рад хлопнуть по плечу, сказать "да ладно", съязвить по-свойски и начать весело пиздеть про мужиков, но когда человек полчаса говорит "вы феномен, вы это понимаете" - можно только скучать и маяться, а потом, конечно, никогда не перезвонить. В пятнадцать лет я только и делала, что деятельно восхищалась людьми, Буса; мне теперь очень стыдно; им приходилось терпеть и мучиться. Не представляю, как это отключить в хороших и вменяемых с виду девочках и мальчиках, с которыми можно было бы легко дружить, если б они давали тебе хоть слово вставить в длинном монологе о том, как ты изменил их жизнь; но сама восхищаться перестала давно, а если и случается грешок, то только когда никто не видит. И стало лучше всем: если не говорить с людьми только о том, как Господь наградил ими человечество, можно успевать обсудить много важного и совершенно бессмысленного, но смешного. Выгода налицо.

Вот так, Бусинка. В следующим письме я расскажу тебе о своих отношениях с деньгами, временем и гинекологами.

@темы: Чужое, душевное, Размышлятельная хрень, Всем добра, Вера Вера, да будет так

---

мне всё равно, кто там вздыхает по нему. мне не важно, кто они, чем занимаются и насколько сильно он им нравится.
я еще с детства осознала гнилую сущность всех женщин и не воспринимаю их всерьез.
говорить на чистоту, ревность, она вообще ни к чему.
потому что мой мужчина — это мой. и хоть разбейтесь об стену, вашим он не станет. никогда!


Моника Беллуччи

---

больше нет никаких совпадений с твоим маршрутом..
~всё. спасибо. the end. до свидания. было круто.~
жгу мосты, режу волосы, месяц живу у мамы,
называю случайного мальчика самым-самым..
и смеюсь, и кидаюсь словами о сокровенном,
и пускаю себе принудительно март по венам..
терапия - каблук и коньяк.. я других не знаю
верных способов выйти из комы, уйти от края..
как бы ни было жаль, надо так - Alt, Delete и Ctrl..
если бить по больному, то рана изменит контур..
бью наотмашь, и все запятые с хвостом поджатым
вдруг становятся точками.. точками невозврата..



Елена Ломакина

---

мы, как обычно, встречаемся на вокзале.
ты улыбаясь, звонко даёшь мне "пять".
- Было бы здорово, если бы умирая,
мы превращались в тоненькую тетрадь.

ты размешаешь сахар, я пью несладкий.
ты, как всегда задумавшись, хмуришь бровь
и отвечаешь:
- Знаю, в твоей тетрадке
было бы только - "море, попкорн, любовь".

я промолчу, кофе горчит немного.
то, что написано будет в моей тетради
точно известно мне и, конечно, Богу.
там будет имя твоё
и, пожалуй,
хватит.


Кукла Саша

---

город спит под белесой ватой. нас связали с тобой навек.
будь любовником мне и братом, самый искренний человек.
будь аккордом моих мелодий, вдохновителем сердца стань.
мы идём, как ведется, вровень.
мы идём, не боясь устать.

ты шагаешь ко мне навстречу, я к тебе в полусне бреду.
а потом происходит вечер, накликая на нас беду.
впереди у обоих жизней, как у кошек - отсчёт пошёл.
ото всех приходящих мыслей,
мне отчаянно хорошо.

мне отчаянно. ты поверишь? что ты чувствуешь? расскажи.
когда я открываю двери, и тебя приглашаю жить
в моём доме, где много окон. из которых струится свет.
____________________________________________
ты целуешь мой рыжий локон,
и сдаёшь на вокзал билет…

Ви Миловидова

---

Ужасно.

— Странная штука любовь, — сказала как-то раз София. — Чем больше любишь кого-нибудь, тем меньше он думает о тебе.
— Так и есть, — согласилась бабушка. — И что же тогда?
— Любишь дальше, — горячо ответила София. — И все ужаснее и ужаснее.



Туве Янссон
Летняя книга

---

Поэтому жить нужно так, словно ты всегда на самом главном своем задании. Что судьба мира решается именно сейчас, именно тобой и именно в этой точке пространства. Начните жить с этим чувством, и вы увидите, насколько каждый день вашей жизни преобразится. Вы перестаете жить с этой ужасной мыслью: «Может быть когда-нибудь, где-то там – далеко-далеко, при удачном стечении обстоятельств, я сделаю что-то, что придаст моей жизни какой-то смысл. Или, в крайнем случае, сделает ее небессмысленной». Это глупая, нелепая и досадная мысль. Она основана на иллюзии, будто мы знаем, что имеет значение, а что нет. Но это заблуждение, мы не знаем этого. Возможно то, что покажется нам мелочью, будет иметь какое-то особенное значение для будущего всего мира.