однозначно чай и Сатана.

интересно, авторы плачут когда убивают лучшего персонажа или они улыбаются, смеются и пьют чай с Сатаной?

---

в твоей свободе – моя

---

Кот Марат не уверен в завтрашнем дне.
Смотрит в миску, а в миске еды на дне.
И тогда этот кот открывает рот
И тогда этот кот этим ртом орёт.
И тот, кто за этого кота отвечает,
Неважно, что он там делает,
рисует, пишет, или на виолончели играет.
Он начинает делать это быстрее.
Он начинает делать это смелее.
Он звонит туда, куда никогда не звонил.
Он пишет письма, даже когда в ручках нет чернил.
Он выходит на улицу, хотя там чужие люди.
Он не позволяет скапливаться грязной посуде.
Он говорит друзьям: «Мне-то всё равно, но у меня кот».
И устраивается сразу на сто работ.
Или идет выступать в огромный концертный зал,
и не думает, что бы папа про это сказал.
Или ловит бандитов, хотя он, вообще-то, робкий.
И вот, наконец, приносит домой коробки.
И они с котом,
отложив все другие дела на потом,
смотрят, как в миску сыплются рыбки, колечки, подушечки
и мигом её наполняют.
Но самые вкусные — звёздочки. Так они оба считают.

Ани Лихтикман

---

Спасибо, что я живу сейчас все это читаю, и все это чувствую.

Почему я не был вместе с тобой повсюду в то блестящее время, когда мир был ничем иным, как невероятно быстрой машиной и искрящейся пеной, смехом и молодостью! Ты сидела бы рядом со мной посреди колосящихся пшеничных полей во Франции, посреди маковых и ромашковых лугов, на дорогах Испании и перед Итальянскими остриями, ты спала бы во множестве постелей у моего плеча, и вставала бы вместе со мной по ночам...

Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, Норт Кресчент Драйв.

---

Когда ты ищешь, находишь и влюбляешься.

столько искать тебя в переплетах улиц, в лицах, стихах, обрывках случайных песен. город гудит - огромный бетонный улей, в нём я - кусок мозайки, травинка, плесень, синяя птица, лёгкий прозрачный ладан, запах озона, ящик с двойным секретом..
солнце моё - в историях и балладах. так, понимаешь, легче дождаться лета.

****
Аль-го - страна визирей, пустынь, султанов, древних гробниц, запрятанных под песками, звёздных ночей, таинственных караванов, диких мечей, разящих и сталь, и камень, башен из белоснежной слоновой кости, ведьминых гобеленов из паутины.
в центре столицы - музыка, яства, гости, всяк позабыл про трудности и рутину. центр столицы нынче раскрашен, звонок - День Маскарада любят сильнее прочих...

только какой там праздник, когда ребёнок не доживет и до наступленья ночи.

в западных землях, в тёмной глухой лачуге Руфусу стало хуже от лихорадки. мать сбилась с ног, вояка-отец испуган, знахарь суров, не строит большой загадки.
мальчику летом только сравнялся годик, ясный, весёлый, сердце светлей алмаза...
бабушка Хэллэ молча встает, выходит. чёртов костёр зажёгся с седьмого раза.
бабушка Хэл - потомок пустынных магов, ей колыбельной танец служил шаманий; пламя горит - не сделаешь и полшага, дым, завиваясь, гаснет в сыром тумане. ветер с востока гонит в долину тучи, дождь разразился громом с водою пресной..
бабушка Хэллэ знает - так будет лучше, смотрит в костер и хрипло заводит песню.

"медом июльским, лавой, седой грозою, отблеском свеч в янтарных глазах ифрита, искрами звезд, горячей моей слезою, жаром свечи откликнись, услышь, приди ты. вспомни, Огонь, истлевшие эти мантры, внука спаси, позволь совершиться счастью..
солнцем пустынным,
шкурою саламандры.
сделай его своею бессмертной частью."

****
земли Азганты - северный край суровый, край диких рун, гранитных могучих замков, смелых людей, скупых на любое слово, беглых комет, видений, небесных знаков, снов и легенд, пиратской лихой удачи, гоблинов, что на солнце замрут навеки..
нынче в Азганте лето, а это значит - тают снега, проснувшись, бушуют реки, сотни огней ночами мерцают с фьорда, ветер доносит гулкие звуки моря..

но тишина в палатах владыки-лорда. с дочкой его случилось большое горе.
сотни врачей сменялись и уходили, те же диагнозы, скорбные взгляды - те же. свет покидает щёки малютки Диллы, с каждой минутой сердце стучит всё реже.

море шумит и точит скалу в заливе, город отсюда - тёмный и одинокий. Небо темнеет - будет неслабый ливень, только вода - не враг чародею-Йокки. тот кто умеет видеть и дно морское, знает, что было в прошлом, что ждёт в грядущем. Йокки-волшебник стар, молчалив, спокоен. если поможет - так будет даже лучше.
тучи над ним - всё больше, темнее, гуще. первые капли ткут водяную стену.
голос у Йокки ладный, мотив тягучий, песня летит, врезаясь в морскую пену.

"быстрым теченьем, талой речной водою, песней русалок, светом морских жемчужин, лейся, кипи, приди, совладай с бедою, только скорей - девчонке намного хуже. сделай её сиреною, водной нимфой, дочкой приёмной, белой рекою горной..
только скорее - близится время мифа
только скорее - близится время шторма."

****
как началась война - уж никто не помнит, глупо, но ей не видно конца и края. копья сверкают, пену роняют кони, вместо баллад наскучивший марш играет..
в Аль-го куют щиты и не спят солдаты, люди Азганты точат свои катаны...

Руфус - душа отряда, хмельное злато, тёмное пламя, смуглый собрат шайтана. рыжие космы, хитрый раскосый прищур, смел и удачлив, словно нашедший клевер...
враг их среди пустынной равнины ищет, путь их недолог - прямо, вперед, на север.

а вдалеке, за пылью, за южным ветром, конный отряд навстречу солдатам скачет. до столкновенья где-то полсотни метров, руны на звонкой стали ведут к удаче. Дилле здесь каждый дорог, и нужен - каждый, но не уйти - обязанность командира..
..взгляд на неё в момент прогоняет жажду, серым дождем танцует её рапира. голос её овеян весенним бризом, черты тонки, и кожа белей коралла..

битва не стала ни для кого сюрпризом. крики, атака, стрелы и звон металла.

..так и бывает - чтобы всё вдруг померкло, хватит порою жеста, улыбки, взгляда.
и посреди насилия, крови, пекла,
Руфус и Дилла вдруг оказались рядом.

****
"-тенью шафрана, первым цветком мимозы, бездною слов неслышной моей молитвы.."
"-видеть тебя в рисунках осенней грёзы, а отыскать в какой-то нелепой битве.."
"-столько ждала, а всё разрешилось боем..но почему я будто вернулась в детство?.."
"-просто теперь я здесь,
я теперь с тобою,
и от меня уже никуда не деться."

****
что было дальше - нынче никто не помнит, всяк привирает, каждый на лад свой делит..
только перо пока что в моих ладонях. я расскажу, как было на самом деле.

знаешь, порой хватает прикосновенья, первого слова, верного поцелуя.

море пришло огромной солёной тенью, до облаков - холодные злые струи. пламя пришло грозою и дерзким смехом, южным бураном, дерзкою песней барда..
вместе они срывали с людей доспехи, гнулись мечи и плавились алебарды, море шумело, рушило все заставы, в саже и прахе рушились баррикады, молнии били в воинские уставы, ветер срывал остатки былой бравады, порох стал скользкой тиною в сотнях бочек, карты истлели, полк превращен в пустыню..
эта война закончилась ближе к ночи.
все по домам,
обед уже год как стынет.

Руфус и Дилла так и исчезли вместе, как растворились в бешеной круговерти...
только ты, друг, не те выбираешь песни, если подумал что-то на тему смерти.

****
столько искать тебя средь опавших листьев, вечных снегов, безликой чужой одежды, видеть тебя сквозь сотню фальшивых истин, всё заменив одною своей надеждой.
быть бы морским пиратом, вторым пилотом, ждать бы ветров, удачи - но не ответа..

..солнце моё - за следующим поворотом. сквозь темноту я чувствую жар рассвета.

Джек-с-Фонарём

---

Живи да радуйся, в общем - танцуй вальсами,
Но кто-то трогает мое сердце пальцами.

---

о, моя Эллисон, милая Эллисон –
нежность и чистота.
губы сжигая соломенным хересом,
пачкаю ткань холста.
вот появляются тонкие контуры
алым изгибом губ.
кажется, близкие вызвали доктора.
я не открыл ему.

двери все заперты, окна завешены –
в комнате полумрак.
лишь у холста извивается бешено
свет золотого бра.
вот в темноте проявляется линией
твой незабвенный лик.
пахнут удушливо белые лилии,
вдруг начиная гнить.

ты замираешь, но легким движением
делаешь знак рукой.
в горле моем начинается жжение,
и застывает ком.
я, повинуясь порыву нелепому,
дверь открываю нам:
небо волнующим выткалось трепетом,
в облаке спит луна.

в скверах разлегся кошачьими лапами
полупрозрачный дым,
с крыши соседней струятся и капают
слезы ночной воды.
мы переулками, мы тротуарами
мирно бредем к реке.
где-то на трассе горящими фарами
блещет Porsche Cayenne.

ты, обжигая арктическим холодом,
жмешься к моей груди.
мы в самом центре уснувшего города –
только завод чадит.
дым разлетается серыми клочьями,
лижет запястья рук.
а под ногами лежит позвоночником
арочный акведук,

с неба свисает туманом обглоданный
облачный палантин.
я замираю над темными водами.
ты говоришь: «иди».
о, моя Эллисон, мёртвая Эллисон –
нежность и чистота.
губы сжигая соломенным хересом,
делаю шаг с моста.


Листомиров

---

Сейчас весь мир ощущается по-другому.

---

Лечите душу ощущениями.

---

Овод. Войнич.

Книга с надрывом. Концовку читать вообще невозможно, я искусала себе все губы, пока ехала в маршрутке, чтобы не завыть в голос.
Но лучше бы завыла, может не было бы мне так паршиво в данный момент. Не было бы комка в горле, не было бы такой невыносимой тяжести на сердце.


Все твои волны и бури прошли надо мной.
***
– Это детский портрет друга, о котором я вам недавно говорила.
– Того, которого вы убили?
***
Вы, такая отзывчивая, жалеете тело в дурацкой одежде с колокольчиками, а подумали ли вы когда-нибудь о несчастной душе, у которой нет даже этих пёстрых тряпок, чтобы прикрыть свою страшную наготу?
***
– Я могу принести к Престолу Господню лишь одно, – сказал он, – своё разбитое сердце.
***
Монтанелли повернулся к распятию:
– Господи! Ты слышишь?..
Голос его замер в глубокой тишине. Ответа не было. Злой демон снова проснулся в Оводе:
– Г-громче зовите! Может быть, он спит.
Монтанелли выпрямился, будто его ударили. Минуту он глядел прямо перед собой. Потом опустился на край койки, закрыл лицо руками и зарыдал.
***

Самые душераздирающие сцены – это крик изломанной души Овода. И последняя речь Монтанелли.

А теперь вы твердите о своей любви! Велика ли она, эта любовь? Откажетесь ли вы ради неё от своего бога? Что сделал для вас Иисус? Что он выстрадал ради вас? За что вы любите его больше меня? За пробитые гвоздями руки? Так посмотрите же на мои! И на это поглядите, и на это, и на это…
Он разорвал рубашку, показывая страшные рубцы на теле.
– Padre, ваш бог – обманщик! Не верьте его ранам, не верьте, что он страдал, это все ложь. Ваше сердце должно по праву принадлежать мне! Padre, нет таких мук, каких я не испытал из-за вас. Если бы вы только знали, что я пережил! И всё-таки мне не хотелось умирать. Я перенёс все и закалил свою душу терпением, потому что стремился вернуться к жизни и вступить в борьбу с вашим богом. Эта цель была моим щитом, им я защищал своё сердце, когда мне грозили безумие и смерть. И вот теперь, вернувшись, я снова вижу на моём месте лжемученика, того, кто был пригвождён к кресту всего-навсего на шесть часов, а потом воскрес из мёртвых. Padre, меня распинали год за годом пять лет, и я тоже воскрес! Что же вы теперь со мной сделаете? Что вы со мной сделаете?
***
В евангелии от святого Иоанна сказано: «Ибо так возлюбил бог мир, что отдал сына своего единородного, дабы мир спасён был через него». Сегодня у нас праздник тела и крови искупителя, погибшего ради вас, агнца божия, взявшего на себя грехи мира, сына господня, умершего за ваши прегрешения. Вы собрались, чтобы вкусить от жертвы, принесённой вам, и возблагодарить за это бога. И я знаю, что утром, когда вы шли вкусить от тела искупителя, сердца ваши были исполнены радости, и вы вспомнили о муках, перенесённых богом-сыном, умершим ради вашего спасения.
Но кто из вас подумал о страданиях бога-отца, который дал распять на кресте своего сына? Кто из вас вспомнил о муках отца, глядевшего на Голгофу с высоты своего небесного трона?
Я смотрел на вас сегодня, когда вы шли торжественной процессией, и видел, как ликовали вы в сердце своём, что отпустятся вам грехи ваши, и радовались своему спасению. И вот я прошу вас: подумайте, какой ценой оно было куплено. Велика его цена! Она превосходит цену рубинов, ибо она цена крови.
Поэтому говорю вам сегодня. Я есмь сущий. Я глядел на вас, на вашу немощность и ваши печали и на малых детей, играющих у ног ваших. И душа моя исполнилась сострадания к ним, ибо они должны умереть. Потом я заглянул в глаза возлюбленного сына моего и увидел в них искупление кровью. И я пошёл своей дорогой и оставил его нести свой крест.
Вот оно, отпущение грехов. Он умер за вас, и тьма поглотила его; он умер и не воскреснет; он умер, и нет у меня сына. О мой мальчик, мой мальчик!
Вы убили, убили его! И я допустил это, потому что не хотел вашей смерти. А теперь, когда вы приходите ко мне с лживыми славословиями и нечестивыми молитвами, я раскаиваюсь в своём безумстве! Лучше бы вы погрязли в пороках и заслужили вечное проклятие, а он остался бы жить. Стоят ли ваши зачумлённые души, чтобы за спасение их было заплачено такой ценой?
Но поздно, слишком поздно! Я кричу, а он не слышит меня. Стучусь у его могилы, но он не проснётся. Один стою я в пустыне и перевожу взор с залитой кровью земли, где зарыт свет очей моих, к страшным, пустым небесам. И отчаяние овладевает мной. Я отрёкся от него, отрёкся от него ради вас, порождения ехидны!
Так вот оно, ваше спасение! Берите! Я бросаю его вам, как бросают кость своре рычащих собак! За пир уплачено. Так придите, ешьте досыта, людоеды, кровопийцы, стервятники, питающиеся мертвечиной! Смотрите: вон со ступенек алтаря течёт горячая, дымящаяся кровь! Она течёт из сердца моего сына, и она пролита за вас! Лакайте же её, вымажьте себе лицо этой кровью! Деритесь за тело, рвите его на куски… и оставьте меня! Вот тело, отданное за вас. Смотрите, как оно изранено и сочится кровью, и все ещё трепещет в нём жизнь, все ещё бьётся оно в предсмертных муках! Возьмите же его, христиане, и ешьте!
***

---

Нам надо расстаться. Лучше быть несчастным без тебя, чем с тобой.


Фредерик Бегбедер
Любовь живёт три года

---

<шесть утра. а звенящем Пекине рассвет
нарезает на ломтики солнечный мармелад.
знаю, Мэй, ты сидишь у окна, закутавшись в плед,
устремив в пустоту печалью подернутый взгляд.
твои руки сжимают пушистую, мягкую ткань,
чай с жасмином, в щербатой чашке, давно остыл.
раскрывает бутоны малиновая герань,
за окном просыпается шумный весенний мир.
ты впускаешь бабочек, бьющихся о стекло,
свежий ветер разносит по комнате аромат
белых яблонь,
баюкающее тепло
обнимает тебя, увлекая назад в кровать.
твой уютный мирок лелеем твоим отцом,
доброй матерью. в их любви,
вспоминай обо мне лишь хорошее.
страшным сном
забывая всю боль, что тебе причинил.

я желаю тебя, как и прежде - до дрожи рук,
до щемящего чувства, ноющего в груди.

я кричу по ночам. этот жуткий звук
отлетает от стен, заглохнув на полпути.

иногда в мою голову забираются голоса,
языками шершавыми лижут мой слабый мозг.
я сжимаю ладони и закрываю глаза,
вспоминаю тебя,
белых бабочек,
запах роз.

очень жаль, здесь нет окон. от этого тяжелей.
берега Юндинхэ не видимы, не слышны.
я глотаю таблетки.
таблетки на вкус, как клей.
я, конечно, не болен. ведь это они больны.

моя Мэй, ты была единственной, я не вру.
не верь тем, кто расскажет тебе о других.

ты была моей бабочкой.
лучшей из двадцати двух.

но тебя не причислить к ним, не равнять на них.

я втыкал в них иголки, нежно вскрывая плоть.
эти глупые женщины сгорали в моем огне.

но ты, Мэй...
ты была совершенно другой.
ты была моим маяком в непроглядной тьме.

извини за то, что видела кровь на моих руках.
твой испуганный взгляд,
вся лживость бульварных газет.

как посмели они винить меня в этих грехах?

это свято - рождать прекрасное.
разве
нет?

как чудесно слова выстраиваются в мозгу,
веки, крыльями бабочки, вздрагивают слегка.
в голове оживают очертания твоих губ,
лето в парке Бэйхай, трепещущая рука.

дьявол в белом халате под кожу мне вводит яд.
пальцы мерзнут и стынут,
и мысли мои легки.

Мэй, прощай.

и знай, я безмерно рад,
что тебе удалось спастись от моей любви.


Джио Россо

---

Я больше не гоняюсь ни за кем. Хочешь уйти из моей жизни, вон дверь. Черт, я даже придержу её для тебя.

---

господи, такое ощущение, что существуешь только ты

---

говори со мной, боже мой, господи, говори, мне не выдержать, нет, мне не вымолчать этот ритм, проверяю нет жара ли, просто касаясь лба - ледяной, в голове всё звучит и звучит набат. дрожь проходит по телу и держится в пальцах рук, ими ритм так легко мне отстукивать по столу - я уверена, что будут трещины на кости.
сохрани меня, боже мой, господи, и спаси.
есть один - зелен взгляд его, каждое слово - в цель, и с лица воду пить, если речь о его лице. говорит - и никак не могу уличить во лжи - что рожден из спины у меня вынимать ножи, исцелять мои раны, по ним проводя рукой.
расскажи, как могу попросить его о таком?
я же вся - эти раны, и нежности ни следа, ничего не просящему что мне взамен отдать? говори со мной, господи, ритмы мои дроби.
говори, почему я его не могу любить.


Тео Маклин

---

все хотят, чтобы их бесконечно пёрло; чтобы страсть хватала за горло, чтобы всё как в песенках Дорна, слащаво и идеальненько, но при этом как в книжках Паланика - чтобы падали здания, чтобы Марлу отчаянно трахал Тайлер; проще - диетическое питание, но при этом острое, как васаби.
только я вычеркиваю себя из саги.
про любовь, про чужую нежность, про неважность, ложность и неуклюжесть; у меня есть возможность, прекраснейшая возможность - сделать жизнь похожей на правильную окружность; потому что ломаные кривые, хаотичные линии, неправильные фигуры - это всё для людей, у которых сердце набито макулатурой; натолкали в грудную клетку рассказов, киношек, стишков; подкрепили нервами из железа; я не то что бы против влюблённых и дураков, но сама я в это осознанно не полезу - это выбор, быть пьяной и радостной или трезвой.
энтропия стремится к гармонии. я есть хаос, но выбираю эвклидову геометрию.
я встречала таких, которые это поняли.
в психбольницах.
на выставках.
в театрах.

и болтающимися в петлях.


(c)

---

кто-то выбил из рук моих щит,
и броня изувечена.
я хранил одиночество,
как прадед мой – верность Сталину.
а теперь мои линии рук неизбежно повенчаны,
а теперь в моём сердце – пальба,
и душа вся в проталинах.
этот месяц питался цветущими серыми ивами,
провожая бездарные будни в закат апельсиновый.
кто-то (Бог только знает, какими такими уж силами)
вдруг сорвал с моих плеч
неприступный пиджак
парусиновый.
и теперь бьётся током во мне вплоть до самой надкостницы,
и волчками во рту вьются слоги родимого имени.
а из каждой царапины, трещинки, ямочки просится:
«не забудь ты меня, не оставь, не предай.
сбереги меня».
я – калека теперь
(то ли в радость, а то ли в отчаянье).
кто-то вместе с корнями изъял все пласты одиночества.
а в продрогшей весне угольком тлеют вера и чаянье:

«ну, пожалуйста, только не порти всё -
мне ж тебя
хочется».


АБ умноженное на два

---

Руки, которые ты отпустил, будут сниться и гладить тебя по волосам.

Уильям С. Берроуз

---

А оно вам надо, если больно?

расскажи — каково быть брошенной,
самым лучшим, любимым преданной?
засыпать, вспоминая прошлое,
в своем сердце хранить Вселенную?

расскажи — каково быть девочкой,
с чутким сердцем, с душой отважною,
утонувшей в любви доверчиво
и сгоревшею в ней же заживо?

расскажи — каково быть раненой
всего словом, всего мгновением?
ненавидеть его так пламенно,
но в глазах находить спасение?

и мечтать, засыпая вечером,
чтобы сердце больное зажило
расскажи — каково быть девочкой,
в своих чувствах сгоревшей заживо?

(с)

---

Если ты любишь женщину и изменил ей хотя бы раз, ты должен чувствовать себя, как минимум свиньей в течение всей жизни.

Дмитрий Гринберг