о, моя Эллисон, милая Эллисон –
нежность и чистота.
губы сжигая соломенным хересом,
пачкаю ткань холста.
вот появляются тонкие контуры
алым изгибом губ.
кажется, близкие вызвали доктора.
я не открыл ему.
двери все заперты, окна завешены –
в комнате полумрак.
лишь у холста извивается бешено
свет золотого бра.
вот в темноте проявляется линией
твой незабвенный лик.
пахнут удушливо белые лилии,
вдруг начиная гнить.
ты замираешь, но легким движением
делаешь знак рукой.
в горле моем начинается жжение,
и застывает ком.
я, повинуясь порыву нелепому,
дверь открываю нам:
небо волнующим выткалось трепетом,
в облаке спит луна.
в скверах разлегся кошачьими лапами
полупрозрачный дым,
с крыши соседней струятся и капают
слезы ночной воды.
мы переулками, мы тротуарами
мирно бредем к реке.
где-то на трассе горящими фарами
блещет Porsche Cayenne.
ты, обжигая арктическим холодом,
жмешься к моей груди.
мы в самом центре уснувшего города –
только завод чадит.
дым разлетается серыми клочьями,
лижет запястья рук.
а под ногами лежит позвоночником
арочный акведук,
с неба свисает туманом обглоданный
облачный палантин.
я замираю над темными водами.
ты говоришь: «иди».
о, моя Эллисон, мёртвая Эллисон –
нежность и чистота.
губы сжигая соломенным хересом,
делаю шаг с моста.
Листомиров
нежность и чистота.
губы сжигая соломенным хересом,
пачкаю ткань холста.
вот появляются тонкие контуры
алым изгибом губ.
кажется, близкие вызвали доктора.
я не открыл ему.
двери все заперты, окна завешены –
в комнате полумрак.
лишь у холста извивается бешено
свет золотого бра.
вот в темноте проявляется линией
твой незабвенный лик.
пахнут удушливо белые лилии,
вдруг начиная гнить.
ты замираешь, но легким движением
делаешь знак рукой.
в горле моем начинается жжение,
и застывает ком.
я, повинуясь порыву нелепому,
дверь открываю нам:
небо волнующим выткалось трепетом,
в облаке спит луна.
в скверах разлегся кошачьими лапами
полупрозрачный дым,
с крыши соседней струятся и капают
слезы ночной воды.
мы переулками, мы тротуарами
мирно бредем к реке.
где-то на трассе горящими фарами
блещет Porsche Cayenne.
ты, обжигая арктическим холодом,
жмешься к моей груди.
мы в самом центре уснувшего города –
только завод чадит.
дым разлетается серыми клочьями,
лижет запястья рук.
а под ногами лежит позвоночником
арочный акведук,
с неба свисает туманом обглоданный
облачный палантин.
я замираю над темными водами.
ты говоришь: «иди».
о, моя Эллисон, мёртвая Эллисон –
нежность и чистота.
губы сжигая соломенным хересом,
делаю шаг с моста.
Листомиров