Неловкий текст незащищенного чувства

Дорогая, мы квиты.
Больше: друг к другу мы,
точно оспа, привиты
среди общей чумы.


Отрывок. Бродский.

---

Бродский.

Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

🔥🔥🔥

Пора давно за все благодарить,
за всё, что невозможно подарить
когда-нибудь, кому-нибудь из вас
и улыбнуться, словно в первый раз
в твоих дверях, ушедшая любовь,
но невозможно улыбнуться вновь.

Прощай, прощай — шепчу я на ходу,
среди знакомых улиц вновь иду,
подрагивают стёкла надо мной,
растёт вдали привычный гул дневной,
а в подворотнях гасятся огни.
— Прощай, любовь, когда-нибудь звони.

Так оглянись когда-нибудь назад:
стоят дома в прищуренных глазах,
и мимо них уже который год
по тротуарам шествие идёт.

---

Читаю мантры

Важно – во все времена –
быть в гармонии с миром и Вселенной,
и прежде всего – с самим собой.
Что толку ехать в Тибет,
если Тибет повсюду,
если ты сам себе Тибет.


Альфред Перле, "Мой друг Генри Миллер"

---

---

Я не знаю, как заканчивается любовь. Если любовь заканчивается, видимо, это не она.

Бодров

---

пусть у каждого - оружие в ножнах,
в каждом - стержень;
посмотри же, как она осторожна,
как он сдержан.

что же тот, кого Ты создал для счастья,
нем как рыба;
дай же сил тем, для кого не встречаться -
это выбор.

дай им сил, и пусть живут так, как жили;
в каждом - нежность,
в каждом спрятано по сжатой пружине,
страшный скрежет -

в каждой встрече, в каждой чёртовой встрече
и невстрече.
пусть читатель рифмы ждёт "время лечит",
как же, лечит.

как всё более они с каждым летом
непохожи!
как по-разному живут. как им это
не поможет.


kaitana

---

не забудь, что слово больше ранит,
чем удар железного огня —
не кори, увидев на экране
в непристойном облике меня.
не бывает, знаешь, слишком близко —
придвигайся, начинай разбой…
…поцелуй меня по-флорентийски,
и тогда останусь я с тобой.

всё так мрачно, серо и уныло
в духоте расплавленной Москвы.
век назад иначе с нами было,
но теперь закончилось, увы.
не оставив крошечной записки,
казанова бросился в прибой —
…поцелуй меня по-флорентийски,
вот тогда останусь я с тобой.

как любовник взгляд своей любезной,
как рыбак — метрового сома,
я ловлю на площади облезлый
экипаж, готовый задарма
отвезти меня туда, где брызги
лучших вин стекают по плащу…
…поцелуй меня по-флорентийски,
и тогда тебя я отпущу.


Тим Скоренко

---

До самого сердца

Есть такая легенда — о птице, что поет лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда.

***

– Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем?

***

Любовь к Мэгги боролась в нем с неодолимым страхом – вдруг станешь кому-то нужен как воздух и кто-то станет нужен как воздух тебе.

***

– Что может быть лучше чем влюбиться?
– Дп почти все. Не хочу я, чтобы мне без кого-то жить было невозможно.

***

Но не мы, мужчины. Мы не стоили, чтобы нам сказали. Так думаете вы, женщины, и храните свои тайны, и мстите нам за унижение, за то, что Господь не создал и вас по своему образу и подобию.

***

Никому и никогда не испытать чужую боль, каждому суждена своя.

***

Только попробуй полюбить человека – и он тебя убивает. Только почувствуй, что без кого-то жить не можешь – и он тебя убивает. В этом все люди одинаковые.

***

Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, – мы знаем. Мы понимаем. И всё равно – грудью на тернии. Так будет всегда.

***

Слова о любви бессмысленны. Я мог кричать тебе, что люблю, тысячу раз в день и всё равно ты бы сомневалась. Вот я и не говорил о своей любви, я ею жил.

***

Пусть я буду гореть в аду рядом с тобой, но я знаю, какая адская мука уготована тебе — вечно гореть бок о бок со мной в том же огне и видеть, что я вечно остаюсь к тебе равнодушен.


Поющие в терновнике.
Колин Маккалоу.

---

у моей Мари
зерна кофе внутри
и ботинки в пыли,
да разбитые теплые губы.

вот она говорит
и неистовый ритм,
словно метеорит,
вылетает сквозь сжатые зубы.

а на небе Луна -
как ночной мотылек,
и качается Бог
на ветке.

и из кольта в висок,
надавив на курок,
мне стреляет Мари
метко.

звёзды сели на мель,
и волос ее медь
по щеке, словно плеть,
хлещет.

коже снова гореть.
но принять эту смерть,
из ладоней, как свет,
легче.

у моей Мари
джинсы с дырками и
бороздят корабли
спину.

разливается мир
кляксой синих чернил.
и разрушенный Рим
сгинул.

мне не страшно почти,
я и меч, я и щит.
и совсем не дрожит
голос.

смерть тихонечко спит
на коленях людских,
зарывая в пески
гордость.

а Мари идет
по ладоням вод,
даже если брод,
даже если мост
рядом.

шаг ее - фокстрот,
ее узкий рот
напевает трот.

взглядом,

словно Василиск,
выпивает жизнь.
я иду на риск,
тронув.

я шепчу: ''держись'',
и взлетают ввысь
стаи черных птиц
сонных.

и моя Мари,
словно хищный гриф,
словно страшный миф,
жжётся.

и восходит вмиг,
лишь для нас двоих,
на хребте Земли,
солнце.

у моей Мари,
в ее узкой груди,
для моей любви
нет места.

мне нельзя говорить,
только горло горит:
''ну бери же, бери
моё сердце''.


Джио Россо

---

Сердце заходится

светло, уютно и пахнет мятой.
приемник хрипло играет блюз.
ты надеваешь халатик мятый,
а я, дурак, о любви пою.

и осязаемо даже слово –
так зерна кофе хранит ладонь.
мы изменяем свою основу,
впуская в сердце живой огонь.

секунды тают, струясь свободой.
и пахнет солнцем твоя рука.
уйдут в песок голубые воды,
кого ж мы будем оберегать?

но всё иначе, легко заметить:
у нас в груди шелестит июль.
ты обещала мне горы Мекки,
когда тебе говорил “люблю”.

и мы опять на скамейке сада.
приемник ловит волну “Маяк”.
ты очень хрупкая и простая,
смешная, нежная и моя.

безумный мир не сулит удачу,
взрывоопасна его картечь.
но я мужчина. а это значит,
я буду вечно тебя беречь.


Чернила слов

---

как тяжело любить тех, кто рано умер, каждый из нас гробница с десятком мумий, времени очень мало, не до раздумий,
в каждом углу сияет иконостас.

наша система отсчёта была двоичной, ярче и ярче - куда до нас Гаю Риччи, я не смотрю на мир, не ищу отличий,
но по лицу скользят миллионы глаз.

все эти дни - расхлябанность, сель и серость, в небе гудит, горяч, бесконечный ксерокс, души Харону дарит жестокий Эрос,
Бог не успеет составить на нас досье.

быть ли со мной - исключительно дело вкуса, псы и старухи ищут во мне Иисуса, вот у неё такой же платок и бусы,
я не смотрю, пропустите, мадам-месье.

я начинаю выть от таких нагрузок, от непростых стихов и печальных музык, всё же намного лучше, чем слыть медузой,
медленно плыть за кем-нибудь на хвосте.

если в душе осталась гнилая мякоть, ты не имеешь права сидеть и плакать.
"не выходите на улицу, ждите знака", может, ещё покажут до новостей.

если бы Бог был ведущим с приставкой теле-, я бы пришёл душой, потерявшей тело:

"глупый вопрос возник. раз осталось время,
я бы хотел (простите, что не по теме)
знать, сколько будет ещё смертей".


Сопрано

---

обычно жизнь больше берет чем дает

---

у нее тихий голос и поступь ее легка, и почти невесома на коже моей рука - так мурлычет и ластится к камешкам перекат. на нее как ни взглянешь, так сердце огнем горит и мольбами летит: "говори со мной, говори! и гляди этим взглядом медовой живой зари!"
только разум клокочет яростно: "нет, не верь!" - ведь внутри у княгини прячется дикий зверь.

ведь внутри у княгини есть голод, огонь и лед, на душе прорастает с младенчества мхом гнилье, да по венам не кровь, а смола и чернющий йод. не ведись на фарфоровость пальцев и на атлас этой кожи, почти что не видевшей солнца глаз. только раз ей поддашься - запомни, всего лишь раз - и уже из когтей не вырваться, не сбежать, только линия ребер тянется как межа.
только тайное знание молотом в голове - у княгини с рождения душ не одна, а две. и одна - беспощадный, безжалостный дикий зверь. вот и тянет кладбищенским холодом из углов, вертикальность зрачков и в бокале болиголов, и под сердцем свернулось клубочком да прилегло что-то темное - и не вырвать, не запереть.

их разделит навеки только святая смерть.

у княгини лицо бледно и она молчит.

зверь смеется с издевкой:

"попробуй-ка, разлучи!"



Амарант

---

мы проснёмся утром с теми,
только с теми, с кем мы дышим.
в этой крохотной системе
первый номер только ближе
ко второму.
третий пляшет,
мило глядя на четыре.

и чудесней, лучше, краше каждый лучик в новом мире. не бывает будто кто-то всем и каждому не нужен. ласка, нежность и забота наполняют наши души. номер семь звонит, волнуясь — где же, где же номер восемь; их крепчают поцелуи в лето, зиму, в снег и в осень. двадцать два готовит ужин, двадцать третьего встречая: как чудесно с милым мужем поболтать за чашкой чая. Солнце встанет на рассвете из постели поднимаясь, только встанет — сизый Ветер воротится к ней из мая, Ветер Солнце поцелует, нежно-ласково обнимет
светло-светлую, немую.
птицы белые под ними.
только счастье — вот, что важно, свет улыбки в милом доме. каждый ждёт, когда однажды постучит любимый номер...

в этой крохотной системе ток бежит по нашей коже. мы проснёмся утром с теми, кто дышать без нас не может.

Надежда Серая

---

расскажи о Мире, расскажи о море, расскажи о вечной нерушимой боли, о любимых песнях, что всегда в миноре, и о том, что проснуться - большое горе, я готов все послушать и все понять. расскажи, как любимые глушат водку, вспоминая о тех, кого нет на фотках, о бетонных сотах и о дачных сотках, и о том, как нельзя никого обнять. о любви к запятым и боязни точек, и о том, как совсем не хватает строчек на людей, на которых не жалко ночи, как от боли неровно трясется почерк. но пока мое имя не занял прочерк, я найду в себе силы тебя менять.


Анна Шевченко

---

Внезапно крутое и причудливое

если дорога лежит через черный лес, думать не надо долго, иди по ней, если, конечно, Искатель Любых Чудес имя твое, а не Скучный Занудный Пень. я обещаю эльфов и светляков - маленьких фей, с пыльцой, что приносит сны, злющих колдуний, карликов, дураков (каждой приличной сказке они нужны). я обещаю, из леса уйдешь не ты, старую кожу оставишь, родишься вновь.

сказка рождается в песне сверчков, воды, разрушенных замков, там, где живет любовь.

***

я не боялась мрака и тишины, ночью сбегала - болота, трясина, топь были мне твердью, а желтый глаз Луны Солнцем светил, кипела, бурлила кровь. я говорила: "жители леса, я не причиню вам зла, не зажгу огня", сотнями маленьких крылышек шелестя они ко мне вылетали. когда заря алым цветком расцветала над головой, этот народец прятался в темноте, я совершенно счастливая шла домой, кланялась эльфу, уснувшему на листе. дом до заката держал меня и томил, после я снова пускалась в обратный путь.

лес, вероятно, ждал меня и любил, и огоньками подсказывал - повернуть надобно здесь, чтобы выйти на мшистый склон, сесть на него, скинув туфли, подняв лицо.
там меня ждал как обычно один дракон, дымом дышал, дым сворачивался в кольцо, мы говорили неспешно, ручей журчал, я опиралась спиной - чешуя как сталь, он недовольно порой на меня ворчал, и в этом ворчании слышалась мне печаль. имя его - рокочущий перелив, имя мое - что галька на берегу, он говорил со мной вдумчиво, наклонив блестящую голову. пусть от него бегут лесные малышки-феи и карлик Джим, который живет в старом пне на опушке, я привыкла к нему, он, может быть, мной любим, и оттого я всегда жду заката дня.

мне было тогда семнадцать, и хороша собой я была, так всегда говорил отец, а после сказал, что пора бы, идут года, время пришло отдать меня под венец. день я ждала, а ночью ушла совсем, не прихватив ничего, мне хотелось забыть, кто я - царская дочка, не знающая проблем, нареченная некого короля. я говорила "пустое, и пусть, и пусть, мне ничего не нужно, есть лес и он, я никогда сюда уже не вернусь, мне ничего не страшно, со мной дракон".

я говорила "люблю, я тебя люблю! сохранила себя свободной, гордись, смотри! пусть они врут и придумывают королю, если я выйду замуж, то по любви. если иначе, придется меня связать, силой тащить, и потом запереть. но нет, я не позволю, им меня не сломать, не сломить и вовек мой стальной хребет".

имя его - рокочущий океан за секунду до стершей живых волны, я изменилась, я теперь капитан судна спасали что, только вот не спасли в этом круговороте воды и тел, я подчиняюсь стихии - бери и правь. если б он только - пожалуйста - захотел, если бы нам даровали на это прав...

я прождала его ночь и рассвет, и день, снова заход - и Солнца склонился диск. голову как на плаху - на старый пень, Джим показался, потом вдруг донесся писк, все прилетели, крылья, пыльца, шум, гам, наперебой кричат - он пропал, пропал! сердце мое разделилось напополам, вырвалось, улетело к подножью скал.

***

что до отца - он ругал меня и жалел, мама смахнула слезы и началось, платья, женитьба, тысяча разных дел, я улыбалась, кивала, как будто ось на миллиметр сместилась - уже не то, боли фантомные. там, где горел огонь, было теперь предательски так тепло. я ощущала жар его под спиной, я узнавала голос его в тиши. имя его - натянутая струна. если б он только души меня не лишил, если он только раньше бы все узнал...

***

в утро женитьбы я встала - рассвет как сон, не расплетая кос убежала в сад. нужно забыть его, если б он был влюблен, он бы мне непременно все рассказал. нужно забыть его, сказка, кошмар, морок, не было чешуи, разговоров, глаз. дали бы мне увидеть хотя б разок чем он там занят, где он вообще сейчас...

"имя твое - последний предсмертный стон, имя твое - заветный желанный дар, знала бы ты, как опасный лесной дракон все эти дни тосковал по тебе, скучал. знала бы ты, что имя твое - вода, жизнь, обещание, объятие, поцелуй. ну же, не плачь, иди же скорей сюда, я закрою тебя собой, защищу от бурь"

он теперь ждет меня у венца, драгоценный дракон, обернувшийся королем. сказка жива всегда, и ее конца не видать, потому что ее концом станет начало новых больших чудес, сказки, которая может и стать твоей.
если дорога лежит через черный лес, думать не нужно, просто иди по ней.

Даша Сонина

---

я лежу на полу, а ветер щекочет спину
из открывшейся форточки, весело, наугад.
все, кто нам говорили с жаром, мол "не покину",
никогда.
ни за что.
не вернутся уже назад.

все, кто нам говорили, с тысячью разъяснений,
почему мы для них единственный шанс и свет,
тонут, тонут во тьме спасительнеших забвений.
и про них вспоминать не стоит.
о нет.
и нет.

все, кто нам говорили, звонко и громогласно,
возносили о нас молитвы к своим богам,
пропадают в огне ушедшего понапрасну.
потому я уже
не верю
ничьим словам.

потому я не верю больше словам и людям,
только тишь от поступков может развеять тьму.
те, кто нас потихонечку любят, и в правду любят,
все докажут без слов
нам, лежащим
на том
полу.


05/06/15
Пряша

---

кто тебе так сказал, будто в Питере есть погода?
скука плетётся по небу, сереет нить.
я в 23 уезжаю. в смысле часа, а не года.
встретимся, если придёшь меня проводить.

не разговаривай с ними, они не желают
зла, но добро в равной мере не их удел.
стой на краю. там, вдалеке, у края
небо и море ярче небесных тел.

что-то там было: скулы, глаза и губы,
помню одну из самых простых вещей:
так же, как я, никто тебя не полюбит.
больше, чем я, невозможно любить вообще.

множество лиц, знакомые незнакомы.
поезд плетётся по рельсам, синеет нить.
я уезжаю. скоро я буду дома.
твой неприход будет вечно меня хранить,
я не шучу, так действительно будет легче:
следствие не вести, не искать причин.

сколько, представь, на Земле одиноких женщин?
лучше бы ровно столько, сколько мужчин.

те, кто любил, не смотрите назад, не стирайте пыли,
пусть потеряется ключ и застрянет лифт!
не приходите в места, где когда-то были
счастливы,
пусть на века остаётся в силе
то, что и так вас свято давно хранит.


Сопрано

---

Он не знал, что безразличие возвращается точно так же, как возвращается любовь. Не знал, что время играет в странные игры, развлекаясь неожиданными поворотами, которые всегда озадачивают участников; и в один прекрасный вечер ты будешь смертельно желать того или ту, кого отправил к дьяволу десять лет назад.

Франсуаза Саган
Смятая постель

---

сердце колотится, тело дробит озноб,
вот она говорит "ещё!", вытирает лоб,
и ты чувствуешь себя маленьким и немым.
выдыхаешь... "ещé раз - и заново повторим".
вот она убирает челку, глядит в глаза,
девочка-ветер, опасная, как гроза,
но ты каждый раз готов перед нею пасть,
(Господи, что это за напасть?
почему ты меня от чар её не сберег?)
она быстро считает на пальцах до четырех.
она снова кричит - ток на тысячу киловатт,
только кто из двоих тут останется виноват
в том, что один не умеет себя держать
на плаву, и ложась по ночам в кровать
видит в снах невесомую девочку-ураган?
ты же веришь, что каждый нам не напрасно дан?
если так, то тогда вспоминай её и прощай
ей несбыточное. и скучай по ней. и скучай.


Д. Г.