не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
о боже, ну почему я так отчаянно и невозможно в тебя влюблена
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
нельзя сидеть жопой на двух стульях, нельзя посылать меня на хуй, а потом ждать, что я вернусь залечивать твои раны
пятница, 04 сентября 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Мне не больно. Мне взросло и ясно.
среда, 02 сентября 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Океан мирно спал у подножия скал
И во сне целовал утёс.
Ощетинив оскал, я повсюду искал,
Будто преданный делу пёс,
Твой потерянный след на иссохшей земле,
На вельвете стальной воды
И на глади полей, где в древесной золе
Расцветает трава-полынь.
А нашел на краю, где кончается юг,
Словно грифель каран-даша.
И, подобно царю, я сегодня стою,
Отчего-то боясь дышать,
Прямо рядом с тобой, у приюта богов –
На скалистых сырых камнях.
Набегает прибой по неровной кривой
К узловатым ветвям коряг,
Что лежат на песке, точно старый скелет
Или съеденный мхом рычаг.
Наступает рассвет, и, как думаешь, с кем
Я намерен его встречать?
Солнце – жёлтый винил над простором равнин,
Блажь, делённая на двоих.
Наши руки в крови, но не стоит винить
Никого, кроме нас самих.
Ты же помнишь о том, как оставили дом,
Как сжигали страницы книг?
Но сейчас нам тепло, даже холод ветров
Не проникнет под воротник.
Мерно плещет волна, нежно пахнет сандал,
Солнце красит траву в камедь.
Понимаешь, мой дар – это знать, что всегда
Я сумею тебя согреть.
Холод может кружить, как чудовищный джинн,
И на пальцах хрустеть стеклом –
Это лишь миражи, ведь покуда я жив,
Тебе будет со мной тепло.
Листомиров
И во сне целовал утёс.
Ощетинив оскал, я повсюду искал,
Будто преданный делу пёс,
Твой потерянный след на иссохшей земле,
На вельвете стальной воды
И на глади полей, где в древесной золе
Расцветает трава-полынь.
А нашел на краю, где кончается юг,
Словно грифель каран-даша.
И, подобно царю, я сегодня стою,
Отчего-то боясь дышать,
Прямо рядом с тобой, у приюта богов –
На скалистых сырых камнях.
Набегает прибой по неровной кривой
К узловатым ветвям коряг,
Что лежат на песке, точно старый скелет
Или съеденный мхом рычаг.
Наступает рассвет, и, как думаешь, с кем
Я намерен его встречать?
Солнце – жёлтый винил над простором равнин,
Блажь, делённая на двоих.
Наши руки в крови, но не стоит винить
Никого, кроме нас самих.
Ты же помнишь о том, как оставили дом,
Как сжигали страницы книг?
Но сейчас нам тепло, даже холод ветров
Не проникнет под воротник.
Мерно плещет волна, нежно пахнет сандал,
Солнце красит траву в камедь.
Понимаешь, мой дар – это знать, что всегда
Я сумею тебя согреть.
Холод может кружить, как чудовищный джинн,
И на пальцах хрустеть стеклом –
Это лишь миражи, ведь покуда я жив,
Тебе будет со мной тепло.
Листомиров
понедельник, 24 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
если я однажды исчезну, ищи меня в Тибете
пятница, 21 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
ты похож на бога, и я не знаю, что с этим делать
вторник, 18 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Он очаровательно рассказывает мне о том, как он меня не любит.
Марина Цветаева
Марина Цветаева
суббота, 15 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
я хочу тебя, Мэри. сильнее, быстрей!
что ж ты смотришь с улыбкой голодной тигрицы?
моя Мэри, я - твой не прирученный зверь,
я хочу твоим ядом смертельным напиться.
золотые ключицы, фруктовая грудь,
твоя нежность с цветами Востока сравнима.
пусть игра стоит свеч, только к черту игру -
я сгорю, как сгорало наследие Рима.
обжигай меня, Мэри, но сердце не тронь.
твоя юность прекрасна и очень жестока.
эти рыжие волосы - адов огонь,
мое тело пылает от сотни ожогов.
и дракон огнедышащий рвет удила,
твои лезвия губ в мою шею впиваются смело.
словно карточный дом, мы сгораем дотла,
чтобы фениксом после воскреснуть из пепла.
Чернила слов
что ж ты смотришь с улыбкой голодной тигрицы?
моя Мэри, я - твой не прирученный зверь,
я хочу твоим ядом смертельным напиться.
золотые ключицы, фруктовая грудь,
твоя нежность с цветами Востока сравнима.
пусть игра стоит свеч, только к черту игру -
я сгорю, как сгорало наследие Рима.
обжигай меня, Мэри, но сердце не тронь.
твоя юность прекрасна и очень жестока.
эти рыжие волосы - адов огонь,
мое тело пылает от сотни ожогов.
и дракон огнедышащий рвет удила,
твои лезвия губ в мою шею впиваются смело.
словно карточный дом, мы сгораем дотла,
чтобы фениксом после воскреснуть из пепла.
Чернила слов
четверг, 13 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
друзья мои, хуевый наш союз
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Ну и зачем?
Сколько раз меня должны кинуть, чтобы я усвоила парочку простых уроков:
1. не жди от людей больше чем они могут тебе дать.
2.не привязывайся, пожалуйста. не привязывайся.
3.доверять тоже не обязательно. не доверяй.
Сколько раз меня должны кинуть, чтобы я усвоила парочку простых уроков:
1. не жди от людей больше чем они могут тебе дать.
2.
3.
среда, 12 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Что же касается моих соображений, то, чего я хочу найти в этом браке, для тебя не имеет значения. Тебе не надо об этом знать. Мне не нужны обещания, и я не накладываю на тебя никаких обязательств. Ты вольна оставить меня, как только захочешь. И кстати, раз уж тебя это не волнует, – я люблю тебя.
***
– У него никогда и нигде не было друзей.
– Сокурсники его не любили?
– Никто не мог его любить.
– Почему?
– Он порождает в людях чувство, что любовь к нему была бы наглостью.
***
Я смотрел на сцену и думал: вот каковы люди, каковы их душонки, но я... я обрел тебя, у меня есть ты... так что стоило пострадать. Сегодня мне было больно, как ты хотела, но существует некий предел, до которого можно выдерживать боль. Пока существует этот предел, настоящей боли нет.
***
Можно предать любого, можно простить любого. Но не тех, кому для величия не хватило духа и храбрости. Можно простить Альву Скаррета. Ему нечего было предавать. Можно простить Митчела Лейтона. Но не меня. Я родился не для того, чтобы получать жизнь из вторых рук.
***
Он не знал, что Винанд однажды сказал: любить значит делать исключение, а Винанд не хотел знать, что Рорк любит его настолько, чтобы сделать для него величайшее исключение. Рорк понял, что это бесполезно, как всякая жертва. И то, что он сказал, было его подписью под ее решением:
– Я тебя люблю.
***
Воздвигни его как памятник той духовной силе, которая есть у тебя... и которая могла быть у меня.
Айн Рэнд. Источник.
***
– У него никогда и нигде не было друзей.
– Сокурсники его не любили?
– Никто не мог его любить.
– Почему?
– Он порождает в людях чувство, что любовь к нему была бы наглостью.
***
Я смотрел на сцену и думал: вот каковы люди, каковы их душонки, но я... я обрел тебя, у меня есть ты... так что стоило пострадать. Сегодня мне было больно, как ты хотела, но существует некий предел, до которого можно выдерживать боль. Пока существует этот предел, настоящей боли нет.
***
Можно предать любого, можно простить любого. Но не тех, кому для величия не хватило духа и храбрости. Можно простить Альву Скаррета. Ему нечего было предавать. Можно простить Митчела Лейтона. Но не меня. Я родился не для того, чтобы получать жизнь из вторых рук.
***
Он не знал, что Винанд однажды сказал: любить значит делать исключение, а Винанд не хотел знать, что Рорк любит его настолько, чтобы сделать для него величайшее исключение. Рорк понял, что это бесполезно, как всякая жертва. И то, что он сказал, было его подписью под ее решением:
– Я тебя люблю.
***
Воздвигни его как памятник той духовной силе, которая есть у тебя... и которая могла быть у меня.
Айн Рэнд. Источник.
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
так последние отзвуки пламени Революции
отцветают в груди — Марсельезой и алым знаменем,
а сухие понятия, термины и инструкции
не для тех, кто знаком с этим яростным, буйным пламенем.
под рубашкой оно прорастает: живое, жгучее,
освещает дорогу, струится рекой в артериях
и тебя — озорного любимца счастливых случаев —
охраняет от яда отчаянья и неверия.
так живешь: в подреберье цветок пламенеет истово,
вместо воздуха в легких теснятся идеи смелые.
для того, чтобы мир озарить лучезарной истиной,
чтобы мир в верховенство свобод и мечты уверовал,
ты готов поделиться своим негасимым пламенем,
светом сердца указывать путь, вдохновлять, поддерживать:
кто с тобой говорил — обладает великим знанием,
те, кто слышал твою Марсельезу, не будут прежними.
за спиной у тебя — легионы из самых преданных:
одиночество стало единством, идеи — действием.
вы пройдете сквозь сотни опасностей неизведанных,
пусть и тянется путь ваш по острому краю лезвия.
я склонюсь перед вами, могучими и крылатыми —
вы растопите лед суеты и мирскую холодность,
вы сумеете все, наши светлые провожатые,
потому что вам знамя свое подарила Молодость.
бореалис
отцветают в груди — Марсельезой и алым знаменем,
а сухие понятия, термины и инструкции
не для тех, кто знаком с этим яростным, буйным пламенем.
под рубашкой оно прорастает: живое, жгучее,
освещает дорогу, струится рекой в артериях
и тебя — озорного любимца счастливых случаев —
охраняет от яда отчаянья и неверия.
так живешь: в подреберье цветок пламенеет истово,
вместо воздуха в легких теснятся идеи смелые.
для того, чтобы мир озарить лучезарной истиной,
чтобы мир в верховенство свобод и мечты уверовал,
ты готов поделиться своим негасимым пламенем,
светом сердца указывать путь, вдохновлять, поддерживать:
кто с тобой говорил — обладает великим знанием,
те, кто слышал твою Марсельезу, не будут прежними.
за спиной у тебя — легионы из самых преданных:
одиночество стало единством, идеи — действием.
вы пройдете сквозь сотни опасностей неизведанных,
пусть и тянется путь ваш по острому краю лезвия.
я склонюсь перед вами, могучими и крылатыми —
вы растопите лед суеты и мирскую холодность,
вы сумеете все, наши светлые провожатые,
потому что вам знамя свое подарила Молодость.
бореалис
четверг, 06 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
я хотела бы вдохновлять тебя.
я хочу, чтобы однажды ты посмотрел на меня и сказал:
"из-за тебя я не сдавался"
я хочу, чтобы однажды ты посмотрел на меня и сказал:
"из-за тебя я не сдавался"
понедельник, 03 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
это все неважно, если ты любишь меня
суббота, 01 августа 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Вы мне сейчас - самый близкий,
Вы просто у меня больнее всего болите.
Марина Цветаева
Вы просто у меня больнее всего болите.
Марина Цветаева
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Прислонившись лбом к обнаженной груди земли,
солнце, сравнявшись с надиром, вспыхивает огнем.
В воздухе запах пионов, размеренно дышит Нанкин,
смуглый уличный Будда чертит линии чёрным углём.
Пыль взлетает с асфальта и медленно падает вниз,
обжигая нагретую кожу, догорает небесный пожар.
Ветер целует макушки деревьев, баюкая каждый лист.
Город, измотанный жарким летом, вымучен и устал.
Беспокойный народ спешит по своим делам,
гомон, ругань и смех, и кляксы цветных одежд,
пешеходы глядят в телефоны с мудростью Далай-лам.
И сквозь этот густой, живой человеческий лес,
незаметной фигурой, сжимающей в пальцах часы,
пробирается Тот-кто-должен-вести-отсчет.
Вслед за ним по пятам змеится призрачный дым.
Всякий, случайно задевший его, чувствует кожей лёд.
Он одет во все черное. Резкий контраст с лицом,
почти мертвенно бледным, но полным живой красоты.
Он изящен и строен, и кажется просто юнцом,
но глаза его смотрят так, что кровь начинает стыть.
Когда мир был маленьким, как рисовое зерно,
и не знал ни религий, ни войн, ни больших побед,
он стоял у больших необутых мозолистых ног
исполинского бога, создавшего весь этот свет.
И бог дал ему время: секунды, минуты, часы.
А он дал богу слово: держать цикл жизни в руках.
Он конец и начало, и правила здесь просты:
когда он скажет: ''ноль'',
весь мир
обратится
в прах.
*
Каблуки Чжао Лан вбиваются в пыльный асфальт,
она очень спешит, лавируя между гудками машин.
Духи ветра целуют лицо и тянут чернильную прядь,
на груди ее, запертый в сталь, мерцает аквамарин.
Чжао Лан ужасно спешит. Ее шаг превращается в бег.
Сквозь толпу пешеходов, глотая дорожную гарь.
Запинаясь, врезается в чье-то плечо,
(кожа белее, чем снег),
она шепчет: ''простите''.
С небес проливается жидкий янтарь.
*
Тот-кто-должен-вести-отсчет глядит на пустой циферблат,
Стрелки часов отливают золотом в жарких закатных лучах.
Люди быстро проходят мимо него. Мир движется наугад.
Он считает: до Апокалипсиса остался всего один час.
Он стоит посреди перекрестка, недвижимый, как скала,
день почти уничтожен, но солнце на небе еще горячо.
Бабочки кружатся в медленном танце, готовятся умирать.
Он прикрывает ладонью глаза.
...и кто-то врезается в его плечо.
Это может быть химией, биологией, странным сном,
но когда их взгляды сливаются в единое существо,
ее губы и родинки, прядь волос, глаза (коньяк и вино),
все секунды, вдохи и выдохи,
превращаются в
в
о
л
ш
е
б
с
т
в
о.
Он глядит ей вслед, (Чжао Лан ведь ужасно спешит),
люди вокруг смеются, гудят, стрекочут и говорят.
солнце целует ладони земли, асфальт под ногами горит.
Он переводит стрелки часов,
и начинает отсчет
с нуля.
солнце, сравнявшись с надиром, вспыхивает огнем.
В воздухе запах пионов, размеренно дышит Нанкин,
смуглый уличный Будда чертит линии чёрным углём.
Пыль взлетает с асфальта и медленно падает вниз,
обжигая нагретую кожу, догорает небесный пожар.
Ветер целует макушки деревьев, баюкая каждый лист.
Город, измотанный жарким летом, вымучен и устал.
Беспокойный народ спешит по своим делам,
гомон, ругань и смех, и кляксы цветных одежд,
пешеходы глядят в телефоны с мудростью Далай-лам.
И сквозь этот густой, живой человеческий лес,
незаметной фигурой, сжимающей в пальцах часы,
пробирается Тот-кто-должен-вести-отсчет.
Вслед за ним по пятам змеится призрачный дым.
Всякий, случайно задевший его, чувствует кожей лёд.
Он одет во все черное. Резкий контраст с лицом,
почти мертвенно бледным, но полным живой красоты.
Он изящен и строен, и кажется просто юнцом,
но глаза его смотрят так, что кровь начинает стыть.
Когда мир был маленьким, как рисовое зерно,
и не знал ни религий, ни войн, ни больших побед,
он стоял у больших необутых мозолистых ног
исполинского бога, создавшего весь этот свет.
И бог дал ему время: секунды, минуты, часы.
А он дал богу слово: держать цикл жизни в руках.
Он конец и начало, и правила здесь просты:
когда он скажет: ''ноль'',
весь мир
обратится
в прах.
*
Каблуки Чжао Лан вбиваются в пыльный асфальт,
она очень спешит, лавируя между гудками машин.
Духи ветра целуют лицо и тянут чернильную прядь,
на груди ее, запертый в сталь, мерцает аквамарин.
Чжао Лан ужасно спешит. Ее шаг превращается в бег.
Сквозь толпу пешеходов, глотая дорожную гарь.
Запинаясь, врезается в чье-то плечо,
(кожа белее, чем снег),
она шепчет: ''простите''.
С небес проливается жидкий янтарь.
*
Тот-кто-должен-вести-отсчет глядит на пустой циферблат,
Стрелки часов отливают золотом в жарких закатных лучах.
Люди быстро проходят мимо него. Мир движется наугад.
Он считает: до Апокалипсиса остался всего один час.
Он стоит посреди перекрестка, недвижимый, как скала,
день почти уничтожен, но солнце на небе еще горячо.
Бабочки кружатся в медленном танце, готовятся умирать.
Он прикрывает ладонью глаза.
...и кто-то врезается в его плечо.
Это может быть химией, биологией, странным сном,
но когда их взгляды сливаются в единое существо,
ее губы и родинки, прядь волос, глаза (коньяк и вино),
все секунды, вдохи и выдохи,
превращаются в
в
о
л
ш
е
б
с
т
в
о.
Он глядит ей вслед, (Чжао Лан ведь ужасно спешит),
люди вокруг смеются, гудят, стрекочут и говорят.
солнце целует ладони земли, асфальт под ногами горит.
Он переводит стрелки часов,
и начинает отсчет
с нуля.
четверг, 30 июля 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
мир не изменит своей оси в час, когда я отпущу былое.
шепотом имя произнеси, будто нас в мире осталось двое.
не покалеченных злой молвой – себялюбивых. горячих, честных,
не поддающихся под конвой.
это любовь.
сохрани и чествуй.
это любовь. я её несла через все зимы и злую осень.
ты не смотри, что огонь ослаб. просто любовь никогда не просит
ни покаяния, ни еды. вот твои руки и мне их хватит,
чтобы насытиться до беды,
что приключится
в твоей кровати…
мы распрощаемся навсегда. через минуту, а то и меньше.
я буду узницей в городах, где ты себе выбираешь женщин.
я буду узницей, ну а ты… ты меня вычеркнешь, не помилуя...
счастья и искренней теплоты,
той, кто теперь для тебя
любимая.
Виктория Миловидова
шепотом имя произнеси, будто нас в мире осталось двое.
не покалеченных злой молвой – себялюбивых. горячих, честных,
не поддающихся под конвой.
это любовь.
сохрани и чествуй.
это любовь. я её несла через все зимы и злую осень.
ты не смотри, что огонь ослаб. просто любовь никогда не просит
ни покаяния, ни еды. вот твои руки и мне их хватит,
чтобы насытиться до беды,
что приключится
в твоей кровати…
мы распрощаемся навсегда. через минуту, а то и меньше.
я буду узницей в городах, где ты себе выбираешь женщин.
я буду узницей, ну а ты… ты меня вычеркнешь, не помилуя...
счастья и искренней теплоты,
той, кто теперь для тебя
любимая.
Виктория Миловидова
суббота, 18 июля 2015
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
долгие две недели - сезон дождей.
кто не застрял в постели - уже герой.
видишь, идут по колено в большой воде,
слышишь, поют в метро.
только уснёшь - сам себя потерял.
мысли в тумане бродят туда-сюда.
глухо гудят, тянутся сквозь тебя
призрачные суда.
бег до подъезда - полчаса по кривой,
встретить под ливнем и замереть, звеня.
стоя в воде, радуйся, что живой,
тесно её обняв.
катится лето, лето большой воды,
с белым цветком в косах, венком в руке,
время качелей, яблок, незрелых дынь
плещется на паркет.
здесь, где свой собственный профиль едва знаком,
где миллион прочих скривил рот -
свят, кто стоит, обнявшись под козырьком.
свят, кто поёт в метро.
Крис Аивер
кто не застрял в постели - уже герой.
видишь, идут по колено в большой воде,
слышишь, поют в метро.
только уснёшь - сам себя потерял.
мысли в тумане бродят туда-сюда.
глухо гудят, тянутся сквозь тебя
призрачные суда.
бег до подъезда - полчаса по кривой,
встретить под ливнем и замереть, звеня.
стоя в воде, радуйся, что живой,
тесно её обняв.
катится лето, лето большой воды,
с белым цветком в косах, венком в руке,
время качелей, яблок, незрелых дынь
плещется на паркет.
здесь, где свой собственный профиль едва знаком,
где миллион прочих скривил рот -
свят, кто стоит, обнявшись под козырьком.
свят, кто поёт в метро.
Крис Аивер
не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
А все-таки
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река - сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно - у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я - ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в свое оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова - судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
Маяковский
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река - сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно - у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я - ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в свое оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова - судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
Маяковский