не буду ничего говорить. а то еще чего-нибудь скажу.
Прислонившись лбом к обнаженной груди земли,
солнце, сравнявшись с надиром, вспыхивает огнем.
В воздухе запах пионов, размеренно дышит Нанкин,
смуглый уличный Будда чертит линии чёрным углём.
Пыль взлетает с асфальта и медленно падает вниз,
обжигая нагретую кожу, догорает небесный пожар.
Ветер целует макушки деревьев, баюкая каждый лист.
Город, измотанный жарким летом, вымучен и устал.
Беспокойный народ спешит по своим делам,
гомон, ругань и смех, и кляксы цветных одежд,
пешеходы глядят в телефоны с мудростью Далай-лам.
И сквозь этот густой, живой человеческий лес,
незаметной фигурой, сжимающей в пальцах часы,
пробирается Тот-кто-должен-вести-отсчет.
Вслед за ним по пятам змеится призрачный дым.
Всякий, случайно задевший его, чувствует кожей лёд.
Он одет во все черное. Резкий контраст с лицом,
почти мертвенно бледным, но полным живой красоты.
Он изящен и строен, и кажется просто юнцом,
но глаза его смотрят так, что кровь начинает стыть.
Когда мир был маленьким, как рисовое зерно,
и не знал ни религий, ни войн, ни больших побед,
он стоял у больших необутых мозолистых ног
исполинского бога, создавшего весь этот свет.
И бог дал ему время: секунды, минуты, часы.
А он дал богу слово: держать цикл жизни в руках.
Он конец и начало, и правила здесь просты:
когда он скажет: ''ноль'',
весь мир
обратится
в прах.
*
Каблуки Чжао Лан вбиваются в пыльный асфальт,
она очень спешит, лавируя между гудками машин.
Духи ветра целуют лицо и тянут чернильную прядь,
на груди ее, запертый в сталь, мерцает аквамарин.
Чжао Лан ужасно спешит. Ее шаг превращается в бег.
Сквозь толпу пешеходов, глотая дорожную гарь.
Запинаясь, врезается в чье-то плечо,
(кожа белее, чем снег),
она шепчет: ''простите''.
С небес проливается жидкий янтарь.
*
Тот-кто-должен-вести-отсчет глядит на пустой циферблат,
Стрелки часов отливают золотом в жарких закатных лучах.
Люди быстро проходят мимо него. Мир движется наугад.
Он считает: до Апокалипсиса остался всего один час.
Он стоит посреди перекрестка, недвижимый, как скала,
день почти уничтожен, но солнце на небе еще горячо.
Бабочки кружатся в медленном танце, готовятся умирать.
Он прикрывает ладонью глаза.
...и кто-то врезается в его плечо.
Это может быть химией, биологией, странным сном,
но когда их взгляды сливаются в единое существо,
ее губы и родинки, прядь волос, глаза (коньяк и вино),
все секунды, вдохи и выдохи,
превращаются в
в
о
л
ш
е
б
с
т
в
о.
Он глядит ей вслед, (Чжао Лан ведь ужасно спешит),
люди вокруг смеются, гудят, стрекочут и говорят.
солнце целует ладони земли, асфальт под ногами горит.
Он переводит стрелки часов,
и начинает отсчет
с нуля.
солнце, сравнявшись с надиром, вспыхивает огнем.
В воздухе запах пионов, размеренно дышит Нанкин,
смуглый уличный Будда чертит линии чёрным углём.
Пыль взлетает с асфальта и медленно падает вниз,
обжигая нагретую кожу, догорает небесный пожар.
Ветер целует макушки деревьев, баюкая каждый лист.
Город, измотанный жарким летом, вымучен и устал.
Беспокойный народ спешит по своим делам,
гомон, ругань и смех, и кляксы цветных одежд,
пешеходы глядят в телефоны с мудростью Далай-лам.
И сквозь этот густой, живой человеческий лес,
незаметной фигурой, сжимающей в пальцах часы,
пробирается Тот-кто-должен-вести-отсчет.
Вслед за ним по пятам змеится призрачный дым.
Всякий, случайно задевший его, чувствует кожей лёд.
Он одет во все черное. Резкий контраст с лицом,
почти мертвенно бледным, но полным живой красоты.
Он изящен и строен, и кажется просто юнцом,
но глаза его смотрят так, что кровь начинает стыть.
Когда мир был маленьким, как рисовое зерно,
и не знал ни религий, ни войн, ни больших побед,
он стоял у больших необутых мозолистых ног
исполинского бога, создавшего весь этот свет.
И бог дал ему время: секунды, минуты, часы.
А он дал богу слово: держать цикл жизни в руках.
Он конец и начало, и правила здесь просты:
когда он скажет: ''ноль'',
весь мир
обратится
в прах.
*
Каблуки Чжао Лан вбиваются в пыльный асфальт,
она очень спешит, лавируя между гудками машин.
Духи ветра целуют лицо и тянут чернильную прядь,
на груди ее, запертый в сталь, мерцает аквамарин.
Чжао Лан ужасно спешит. Ее шаг превращается в бег.
Сквозь толпу пешеходов, глотая дорожную гарь.
Запинаясь, врезается в чье-то плечо,
(кожа белее, чем снег),
она шепчет: ''простите''.
С небес проливается жидкий янтарь.
*
Тот-кто-должен-вести-отсчет глядит на пустой циферблат,
Стрелки часов отливают золотом в жарких закатных лучах.
Люди быстро проходят мимо него. Мир движется наугад.
Он считает: до Апокалипсиса остался всего один час.
Он стоит посреди перекрестка, недвижимый, как скала,
день почти уничтожен, но солнце на небе еще горячо.
Бабочки кружатся в медленном танце, готовятся умирать.
Он прикрывает ладонью глаза.
...и кто-то врезается в его плечо.
Это может быть химией, биологией, странным сном,
но когда их взгляды сливаются в единое существо,
ее губы и родинки, прядь волос, глаза (коньяк и вино),
все секунды, вдохи и выдохи,
превращаются в
в
о
л
ш
е
б
с
т
в
о.
Он глядит ей вслед, (Чжао Лан ведь ужасно спешит),
люди вокруг смеются, гудят, стрекочут и говорят.
солнце целует ладони земли, асфальт под ногами горит.
Он переводит стрелки часов,
и начинает отсчет
с нуля.